Art of Her

26 октября в Барселоне (Каталония) открылся Музей запрещенного искусства (Museu de l’Art Prohibit). Он был создан при содействии журналиста Татчо Бенета, который с 2018 года приобретает произведения искусства, которые были подвергнуты цензуре, запрещены или осуждены властями. Экспозиция музея будет меняться каждые 12 дней, чтобы за 15 месяцев показать более 200 “запрещенных” работ.

«Это единственный в мире музей, посвященный искусству, подвергнутому цензуре. Есть произведения, которые, возможно, не имеют большой художественной ценности, но их история заслуживает места в экспозиции», — поделился Татчо Бенета.

Отметим, что для казахстанской арт-сцены открытие музея также стало значимым событием, так как в его коллекции находится работа Зои Фальковой «Evermust» (боксерская груша с женской грудью), которую в 2019 году сняли с выставки в Кыргызском национальном музее изобразительных искусств имени Гапара Айтиева (Бишкек).

Специально для Art of Her арт-консультант Влад Слудский посетил открытие Музея запрещенного искусства в Барселоне, рассуждает о природе цензуры и объясняет, почему музей открылся своевременно.

Сложно начать разговор о цензуре не скатываясь в различные клише, о том, что свобода слова является обязательным условием для процесса производства смыслов, что запрещать людям разговаривать на различные темы в общественном поле плохо и что режимы, институции и художники, которые идут на компромисс с цензором (внутренним или внешним) имеют практически нулевые шансы попадания в историю. Все знают эти очевидные вещи. Со школьной скамьи нам говорят о том, что свобода является базовым правом человека, однако уже к окончанию школы большинство людей начинают догадываться, что такое сложное и абстрактное понятие, как свобода, подвержено вполне конкретным культурным, правовым, социальным, этическим и каким угодно еще ограничениям.

Провести черту между “можно” и “нельзя” становится особенно сложно в условиях растущей самоцензуры, в пространстве новой этики, а также внутри культуры отмены, в рамках которой не цензор, а массы людей выстраивают границы дозволенного, часто ситуационно и, скорее, бессистемно. Это не удивительно, ведь атомизированный мир, раздираемый противоречиями и пришедший на смену глобализации, совпал с развитием коммуникационных технологий и теперь мы не просто отличаемся друг от друга, но мы хорошо знаем, как, где именно и в каких позициях проходит черта этих противоречий. Хочу ли я знать позицию своего дантиста по Палестино-Израильской войне листая ленту X (бывший Twitter — прим. ред) во вторник вечером? Пожалуй нет, но даже избитое Вольтеровское (или все же Эвелин Холл?) «Я не разделяю ваших убеждений, но готов умереть за ваше право их высказывать»кажется чем-то нафталиновым и наивным. На планете все меньше тех, кто готов умереть за твое право говорить и все больше тех, кто хочет это право отнять.

При этом, состояние перманентной войны, конфликтующих идеологий, поиска внутреннего врага и, как следствие, цензура тех или иных произведений искусства или текстов, не является чем-то новым. История искусства, сама по себе это история исключений. Но чьих? Важно сказать, что из точки локальности, в Казахстане как будто бы принято считать, что цензура — это явление существующее в определенной близости к тоталитарным или авторитарным режимам. И это безусловно так. Но в качестве разминки для мозга стоит напомнить о том, что цензура существует абсолютно во всех географиях и едва ли не каждый культурный профессионал хоть раз, но сталкивался в жизни с этим неприятным явлением. Можно вспомнить историю с галеристом Джеффри Дайджем, который пригласил итальянского стрит-арт художника Blu сделать мурал в музее MOCA и тот распорядился этим правом, нарисовав гробы американских солдат, вернувшихся из Ирака, покрытых долларовыми бумажками вместо флагов. Стоит ли говорить, что сообщество ветеранов США не обрадовалась такому положению вещей и музей цензурировал произведение.

Под давлением “зеленых” музей Гуггенхайм цензурировал произведение «Театр Мира» китайско-французского художника Хуанг Янг Пинга в 2018 году, лишив ее насекомых внутри, чем сильно изменил оригинальную идею работы. Общественные пространства, будь то музей, город или текст — это точки пересечения интересов многих людей, поэтому конфликты в этом поле неизбежны. Разница лишь в том, что сегодня эти конфликты особенно хорошо и масштабно подсвечены, поэтому институциям и художникам становится все сложнее балансировать интересы разных сообществ, не отнимая голоса у тех или иных социальных групп. Проблема цензуры в искусстве скорее всего будет увеличиваться сообразно уменьшению ресурсов на планете, растущей геополитической напряженностью и увеличением численности населения.

Открытие музея цензурированного искусства в Барселоне (Испания), кажется чем-то своевременным, смелым и интересным. Особенно приятно там видеть подвесную скульптуру художницы Зои Фальковой «Evermust», которую музей приобрел за несколько лет до своего официального открытия, после истории с ее запретом на Феминале в музее Гапара Айтиева в Кыргызстане. Новая институция на уже богатом музеями культурном ландшафте Барселоны начинается с коллекции журналиста и бизнесмена Тачо Бинета (Tatxo Benet), который собирает запрещенное искусство сравнительно недавно, около 5 лет. Подробный список произведений можно посмотреть на сайте, но наряду с Фальковой в коллекции есть такие громкие имена, как Ай Вейвей, Энди Уорхол, Бэнкси и, барабанная дробь, Сантьяго Сьерра. Подобный фокус коллекции не случаен, ведь свобода слова для журналиста имеет такое же огромное значение, как и для художника. Не менее важным является и сам контекст города — Барселона известна своим живым политическим ландшафтом, на котором есть как радикальные правые, так и, например, анархо-синдикалисты. Город, в котором в 2017 году прошел референдум о независимости Каталонии, не понаслышке знает что такое цензура. Даже на серии вечеринок, предвосхищающих публичное открытие, были, например, политические заключенные, которые отбыли реальные сроки за свой активизм после референдума — тюрьма за взгляды, позиции и действия кажется чем-то невообразимым в одной из культурных столиц Европы сегодня, но это происходит и там.

На входе в музей стоит вооруженная охрана, которая в том числе проверяет посетителей на наличие кислоты: чтобы активисты не повредили работы. Возможно, в мире нет никакой всеобъемлющей, абсолютной и унитарной свободы, о которой нам рассказывали в школе. Возможно, мир — это борьба разных несвобод. Возможно, как ловко заметил еще один запрещенный в доброй половине мира писатель Салман Рушди: «Проклятие рода человеческого заключается не в том, что все мы разные, а именно в том, что все мы очень похожи».

В размышлениях о природе цензуры и ее положении в мире так же хотелось бы напомнить, что на противоположном спектре от цензуры зиждется пропаганда. Как правило, институции и режимы подавляющие голоса критических, думающих и чувствующих людей склоны также поддерживать голоса своей культурной обслуги. Они забывают, что художник — это врач общества и что критика, которую так хочется подавить, скорее всего оголяет какие-то боли. Из медицинской практики мы знаем, что запрещая руке болеть, мы не снимаем проблему, но лишь откладываем ее. Вместо инструментов, которыми могли бы пользоваться реальные акторы культуры, эти инструменты концентрируются в руках не самых порядочных, умных, а главное не очень интересных культурных акторов. Поэтому итог этой траектории неминуемо ведет к коллапсу реальной культуры и ее подмены на культурный фастфуд, метастазы от которых могут заражать целые поколения.