Рубрика: Интервью

«Вода, текущая по стопам женщин»: интервью с коллективом DAVRA о новом проекте

С 14 июня по 29 сентября в Национальной галерее в Праге проходит Biennale Matter of Art 2024, в которой представлена новая работа центрально-азиатского коллектива DAVRA. Biennale Matter of Art — это уже третья международная выставка, организованная tranzit.cz (сеть автономных инициатив в современном искусстве, стремящихся создать доступное и активное развитие критической культуры). Организация проводит выставки, художественные и кураторские резиденции, а также дискурсивные мероприятия.

Коллектив DAVRA представил проект Мадины Жолдыбек, Зумрад Мирзалиевой и Саодат Исмаиловой «Taming Waters and Women in Soviet Central Asia» («Укрощение воды и женщины в советской Центральной Азии»). это мультимедийная работа, в основе которой лежит обширное исследование истории нашего региона, а именно несоразмерной эксплуатации водных ресурсов и женского труда в Центральной Азии советской эпохи.

Фигура инсталляции представляет собой Сырдарью, которая стала ресурсом для 270-метрового Ферганского канала, построенного в 1939 году 160 тыс. местными работниками всего лишь за 45 дней. Канал, а вместе с ним и хлопок, стали символами советской инженерии и прогресса, а также освобождения женщин — худжум — политики Советского союза, направленной на раскрепощение центральноазиатских женщин через снятие паранджи.

Во время резиденции и подготовки к Биеннале участницы коллектива исследовали исторические связи между Большим Ферганским каналом и «Хлопковым танцем Пахта Ракси». Художницы осмысливают преднамеренное манипулирование как водными ресурсами, так и женщинами в промышленных целях, особенно в производстве хлопка.

Кураторы Biennale Matter of Art 2024 Каталин Эрдоди и Алексей Борисенок интересуются сельскими изменениями, как социальными изменениями, а также наследием и будущим рабочих движений. Выставка пытается создать связи между социальными движениями в меняющихся деревнях и городах, обращая внимание на то, как понятия труда и работника обретают новые значения. Биеннале также подсвечивает забытые истории социальных волнений и недостаточно представленные микро-истории социально-политических преобразований в Центральной и Восточной Европе и Центральной Азии.

^{Вид на экспозицию основной выставки Biennale Matter of Art 2024, Прага (Чехия). Фото: Biennale Matter of Art, Jonáš Verešpej}

^{Открытие Biennale Matter of Art 2024, Прага (Чехия). Фото: Biennale Matter of Art, Jonáš Verešpej}

«Истории, которые я пытаюсь “выкорчевать” в своей работе, берут свои корни в истории пост-социализма, которая связана с противоречивым наследием эмансипации и угнетения. Эти истории по большей части игнорируются или используются государственной идеологией, однако мы можем найти их следы в некоторых музеях и архивах, устно передаваемых знаниях или воплощенном опыте», — описывает концепцию выставки куратор Алексей Борисенко.

Специально для Art of Her Ботагоз Койлыбаева посетила Биеннале, встретилась с участницами DAVRA и поговорила об их участии на Biennale Matter of Art 2024 и новом проекте о строительстве большого ферганского канала «Taming Waters and Women in Soviet Central Asia» («Укрощение воды и женщины в советской Центральной Азии»).

Поздравляю вас с участием в Biennale Matter of Art! Она произвела на меня огромное впечатление — работа исторически и культурно многослойная, с использованием разных медиа, но в то же время компактная и концептуальная. На симпозиуме в прошлом декабре вы уже говорили об идеях, в которых вы черпали вдохновение, и работе в процессе. Поэтому, прежде всего, расскажите, пожалуйста, как началось ваше сотрудничество с Biennale Matter of Art и tranzit.cz, а также о вашем участии в симпозиуме?

Мадина: Спасибо большое, и так здорово, что вам удалось побывать и на симпозиуме. Нашей первоначальной точкой стало взаимодействие с кураторкой Каталин Эрдоди. Она проявила инициативу и написала Саодат о том, что ей было бы интересно посотрудничать с DAVRA. Вскоре после этого, мы созвонились вместе со всеми участницами коллектива, кому откликнулась тема этой выставки. Мы говорили о сельских постсоциалистических сообществах, вопросе воды, биоразнообразии, женском труде, перемещении людей, напряжении в регионе. Мы также обсуждали форму совместного проекта, который бы мог стать коллективной публикацией, публичной программой или выставкой на основе исследования. В октябре стало понятно по загрузке и по интересам, что Саодат, Зумрад и я будем заниматься этим проектом.

Симпозиум случился как часть публичной программы и стал результатом нашей с Зумрад резиденции в Праге с Transit.cz в MeetFactory. Кураторы узнали, что планируется целый симпозиум с Hope Recycling Station на тему деколониальности в искусстве и организаторам показалось, что наше участие в этом симпозиуме будет очень логично и уместно.

Давайте поговорим о вашей инсталляции. Я нашла такую цитату от советского партийного работника Исаака Зеленского, возглавляющего в 1929 году Узбекистан о том, что «лишь у раскрепощенных женщин есть возможность пойти по пути культурного подъёма». Расскажите как вы вместе пришли к этой концепции — женщина, вода, танец, хлопок? Что стало зачином для этой идеи и как вы пришли к общему знаменателю? Как проходили исследование и работа над проектом?

Зумрад: В целом, у Саодат всегда была идея сделать проект про Большой Ферганский канал. Так началась история нашего исследования про то, как строили Ферганский канал, зачем его строили, кто его строил. Вопрос воды тесно связан с женским вопросом, так как все последствия неправильного использования воды ложатся в первую очередь на женщин, ведь они больше занимаются бытом, больше работают с водой, взаимодействуют с водой. Это стало неотъемлемой частью нашего исследования — водный кризис и женский вопрос.

Когда мы смотрели архивные материалы, мы заметили, что очень много было женского танца во время строительства канала, что этот танец тоже инструментизировался под какой-то социалистический инструмент. Он использовался, чтобы мотивировать рабочих, чтобы они быстрее строили, лучше строили. Когда я презентовала проект в Праге, я упомянула, что танец использовался не только как развлечение рабочих, но также, чтобы связать что-то национальное и социалистическое, чтобы добавить строительству Ферганского канала ту эмоциональность, национальную эмоциональность. Советская власть не хотела создавать видимости, якобы они пришли строить канал, вместо этого они как-будто интегрировались в нацию, в культуру с использованием перформативный женских традиций как танец, например, и тем самым канал стал чем-то национальным, а не социалистическим.

Мадина: «Национальное по форме, социалистическое по содержанию» — эта идея была идеологически важна во время построения социализма и индустриализации. Советская власть использовала такие явления, как хашар (на каз. яз. «асар»), в качестве всенародной стройки Большого Ферганского канала. Изначально хашар, означающий добровольный безвозмездный труд, предполагал помощь соседям в ауле, например, когда у кого-то что-то ломалось в доме или требовался ремонт мечети или школы. Эксплуатация таких народных традиций была повсеместной. То же самое касалось и танца.

Зумрад: Но также почему мы решили включить танец, поскольку мы видели связь между женским вопросом и со строительством канала. Связь в том, что происходила трансформация, как и природы, воды, также и трансформация человека, но мы решили сфокусироваться на трансформации женщины. В то время, как русло реки было перенаправлено на орошение хлопка, также и женщина была “перенаправлена” в более публичное пространство, выставлена из более семейных, домашних условий. Иными словами, женщину использовали как инструмент не только для труда, но и в целом трансформировали ее роль в обществе, и внутри семьи. Ей пришлось столкнуться с двойным грузом, как и патриархальной реальности, в которой она существовала, но и теперь еще и социалистической, и жонглировать между этими двумя ролями.

Я бы хотела спросить вас о некой двойственности, которая словно призрак, преследует процессы колонизации и захватнической политики. Например, политика худжум с одной стороны насильственно лишила женщин агентности, заставив их снять паранджу и платки, сделав из них работниц Советского союза. Но с другой стороны, произошло упразднение многоженства, умыкание невест, передачи женщин по наследству после смерти мужа и выдача замуж девочек с раннего возраста за калым. Как вы осмысливаете эту двойственность либерального, гуманистического освобождения женщины? Я как женщина Центральной Азии очень часто думаю об этом.

Саодат: Вопрос эмансипации женщин Центральной Азии — как вы правильно заметили — это весьма сложный и двойственный вопрос, который заслуживает внимательного изучения. С одной стороны, это увлекательная тема для анализа, а с другой осознаешь, что в теме таится опасность. Что касается, женщин, их мнение никого не интересовало. Их участие сводилось к увеличению рабочей силы у станков, будь то трактор или танец. Они были звеном в большом механизме социалистического строительства.

Для меня важно, что независимо от того, какая система существовала — будь то патриархальная или социалистическая — женщина никогда не имела реального выбора по поводу своего участия. У нее не спрашивали, хочет ли она что то изменить, в том числе, снять паранджу, у нее не было возможности выразить свою волю. Сегодня мы частично видим последствия этого в стремлении вернуть то, что было отнято. И жаль что мы не задаемся вопросом, какие будут последствия от активного покрытия женщин сегодня? Возможно, если бы процесс эмансипации женщин происходил методом образования, то уверена что результаты были бы более стабильными. Ведь важно, чтобы решения принимались осознанно и на основе воли, чтобы результат был последовательным.

Период 1930-х годов является интересным, произошла полная трансформация во всех аспектах жизни, социальной, экономической, культурной, и женщина всегда являлась отражением этих процессов, поэтому мы заинтересовались сплести вопрос трансформации водных ресурсов и женщины.

Расскажите про работу с архивными материалами.

Саодат: Работая с архивными кадрами меня всегда поражали сцены с первым выпуском воды, во время открытия Ферганского канала. Вода следовала за шествием танцовщиц, за их стопами, этот акт не был просто формальностью. Советская власть прекрасно умела манипулировать чувствами людей, вовлеченных в эти события, особенно обычных тружеников. Этот довольно агрессивный акт, не в прямом проявлении, а в более сложном, который можно понять, рассматривая ближе реальность 30-х годов в регионе. Это не открытая физическая агрессия, а агрессия наполняющая воздух: публично танцующая женщина с открытым лицом и непокрытыми волосами. Агитационные тексты на кадрах подчеркивали, что «работники справились с задачей за 40 дней вместо трех месяцев!» В качестве награды работникам предоставляли еду и танцы женщин.

Что касаеnся танцев, в советское время происходила некая «инженерия» культуры и искусства. Вы наверняка знаете что существует ансамбль традиционного танца «Бахор», что также является результатом культурной политики, как раз в кинохронике, которую перемонтировала Зумрад Мирзалиева для инсталляции, мы видим Тамару Ханум, и Мукарраму Тургунмаеву, которые и являются создательницами сегодняшнего узбекского традиционный танца. И одним из важных номеров был «Пахта Ракси», танец хлопка, который развила в коллаж Мадина Жолдыбек. Наш проект захватывает множество аспектов этой инженерии, как гендерную, культурную так и ирригационную. Также затрагивает вопрос коллективного труда, и как это функционировало в условиях советской власти. Внутри коллектива DAVRA мне было интересно сфокусироваться именно на Сырдарье, так как эта река протекает через Кыргызстана, Таджикистана и Казахстан, и является более внутренни центрально-азиатской, нежели Амударья. И по Амударье, я делала уже большой проект «Шепот Окса» в 2016 году.

В коллажной части инсталляции я заметила имя чехословацкой художницы Алены Чермаковой, и вы также упомянули ее на симпозиуме. Как на вас повлияло исследование её работ?

Мадина: Да, это была наша общая отправная точка с кураторкой Каталин Эрдоди. Немногие художники в то время посещали Центральную Азию, и Чермакова побывала у нас дважды. В своих интервью она отмечала восхищение женщинами Востока, которые за такое короткое время проделали такую большую работу и освободились. Чермакова разделяла идеологию социалистического режима, верила в прогресс и в светлое будущее, была членом компартии. В ее картинах много экзотизации и европейского взгляда извне, очень много ярких красок. Она изображала узбекских женщин, занимающиеся сбором хлопка и плетением вышивок. В том числе в разговорах о Чермаковой мы пришли к вопросу женского труда.

Саодат: Коллажная часть проекта — это раздел, где мы постарались охватить выше оговоренные темы. В этом коллаже восемь частей: ледники, реки, женщины в парандже, ирригационный проект, худжум, танец, Аральское море, и отдельная часть посвященная чешской художнице Алине Чермаковой, которая путешествовала в Узбекистан в 1960-е годы, и писала женщин, работающих в полях. Мы с кураторкой решили построить небольшой диалог между Чехией и Узбекистаном.

Помимо образа реки Сырдарьи, изогнутая фигура напомнила мне о человеческом хребте, позвоночнике или спине, изнуренной тяжелой работой. Центральной темой Биеннале по заявлению директорки tranzit.cz Терезы Стейскаловой, является работа женщин, танцующих вокруг мужчин, работа матерей, сельских работников и социальных работников. Кураторы выставки Каталин Эрдоди и Алексей Борисенок в своем кураторском тексте пишут о grafting solidarities, что можно перевести как «трансплантация солидарности», то есть место, где опыты разных классов и разных людей образуют общность и созидание. Кураторы задаются вопросом как создавать эти солидарности сквозь разрозненность классов, поколений и историй. Как ваша инсталляция реагирует на этот вопрос?

Саодат: Возможно это в сторону, но хотелось поделиться, что наш коллектив держится на солидарности. Мы переживаем различные моменты, иногда задаем себе вопросы о смысле этого сообщества, работает ли это или нет, но все же именно солидарность нас держит взаимосвязано.

Говорить о солидарности в перспективе Большого Ферганского канала, мне лично очень сложно, так как это были года, когда мой прадедушка был в ГУЛАГЕ в Сибире, большая часть семьи репрессирована. Да, солидарность тружеников была из за нехватки воды, для получения лучших результатов во время коллективизации. И конечно это больше проект солидарности внедренный из вне, где преждевременно и не естественно в солидарности оказывались мужчины с кетменями и танцующие девушки, хотелось бы понять, сколько из этих женщин выжило худжум? Ведь цифры все еще остаются неизвестными.

Возвращаясь к проекту, следует понимать, что нельзя однозначно считать, что все было плохо или кто то конкретный виноват. Нам не следует воспринимать себя как жертву исторических процессов. Мы однозначно вошли бы в модерн, под каким то иным сценарием, с советской властью или без нее, понимая что мы находимся рядом с Китаем, Индией, Ираном. Модернизация неизбежно бы произошла. Я считаю, что важно исследовать советское прошлое, спокойным разумом, без эмоций, анализируя. Это часть истории, которая повлияла на каждого из нас. Наш проект, на основе Большого Ферганского канала пытается рассмотреть несколько слоев общественных изменений, но а также внимательно изучить архивы, как они создавались, под какой политической идеологией, как выводить из них правду, если это возможно, а может и нет, и чья там первичная агентность, и как мы можем апроприировать этот материал.

^{DAVRA (Мадина Жолдыбек, Зумрад Мирзалиева, Саодат Исмаилова), «Taming Waters and Women in Soviet Central Asia», 2024. Biennale Matter of Art 2024. Фото: Martin Žižka}

Исследуя этнографические материалы и видео-архивы, нашли ли вы какие-то ресурсы с первых уст? Потому что, когда что-то ищешь в интернете, всегда цитируется советский исследователь.

Саодат: С первых уст информация часто встречается в книгах и журналах, выпущенных в советское время, соответственно, информация скорректирована. Есть истории, в публикациях западных ученых, которые также обращались к советской печати. Нам не удалось встретиться с людьми, которые прожили постройку канала. Большой Ферганский Канал был в первую очередь интересен рабочему классу, образованный класс и духовная элита проживали репрессии в эти года.

Я была на выставке в дообеденное время, когда солнце очень ярко светило сквозь стеклянную крышу, и тень очень красиво падала на инсталляцию, и в один момент эта тень напомнила мне о беременной женщине, поскольку изгибы “реки” напомнили мне об округлившемся животе и изгибах женского тела. Давайте остановимся на образах женщин. Работы Мадины — это текстильные передники или фартуки с образами кормящей женщины, беременной женщины, работающий женщины и танцующей женщины. Мадина, можете пожалуйста прокомментировать именно эти образы, а также некую их игривость?

^{DAVRA (Мадина Жолдыбек, Зумрад Мирзалиева, Саодат Исмаилова), «Taming Waters and Women in Soviet Central Asia», 2024. Biennale Matter of Art 2024. Фото: Martin Žižka}

^{DAVRA (Мадина Жолдыбек, Зумрад Мирзалиева, Саодат Исмаилова), «Taming Waters and Women in Soviet Central Asia», 2024. Biennale Matter of Art 2024. Фото: Martin Žižka}

Мадина: Работая с архивными материалами и рассматривая женщин, трудившихся на хлопковых полях в огромных фартуках, полных хлопка, в моем воображении все время возникал образ кенгуру с детенышем в сумке. Беременные женщины, вынашивающие хлопок в утробе, были вдохновлены именно этим образом. Каждая из них знает, как выращивать хлопок — от семени до сбора волокон, следит за его жизненным циклом, знает, когда поливать и собирать. Так же, как мать знает режим ухода за ребенком, хлопок мне представился их детенышем. Поскольку материнство, вскармливание и связь матери и ребенка — важная часть моей практики, в своей вышивке на одном из фартуков я изобразила реку Сырдарью как великую матерь, питающую все живое — животных, людей, цветы и растения.

В третьем фартуке я перевела трудовой узбекский танец хлопка на язык орнаментов. Он построен на основе движений танца ферганской школы и является символом идеологической политизации традиционного танца. Этот танец повторяет сюжет угнетенной женщины Востока: борьбу хлопкового зернышка с сорняками, победу — открытие хлопковой коробочки, коллективный сбор хлопка, счастье энергичной и эмансипированной женщины.

^{DAVRA (Мадина Жолдыбек, Зумрад Мирзалиева, Саодат Исмаилова), «Taming Waters and Women in Soviet Central Asia», 2024. Biennale Matter of Art 2024. Фото: Martin Žižka}

Материнство, его красивые и не совсем привлекательные стороны являются краеугольным камнем ваших работ, и в частности вашей выставки «Смешанные чувства» в Алматы. В работе над этой инсталляцией появились ли у вас какие-то новые углы зрения на эту тему?

Мадина: Меня затронула тема отсутствия субъектности у женщин: их никто не спрашивал, хотят ли они покрываться, идти работать на станок, рожать детей, получать образование. Мне также интересны нео-консервативные влияния после распада Советского Союза как ответ на этот принудительный характер раскрепощения. Социологи говорят, что когда права обретаются не в результате упорной борьбы женщин, а как нагрузка к социальным переменам, то это приводит не к равенству, а к накладыванию нескольких гендерных ролей. И мне интересно, как это отражается эхом в женщинах сейчас в 2024 году. Этот внутренний конфликт — хочешь ли ты заниматься только семьёй, либо семьёй и работой, как вообще распределять всю эту нагрузку. Где роль мужчины во всем этом? Несмотря на то, что сдвигается парадигма, и у нас сейчас есть привилегии, доступ к книгам, к образованию, насколько наши женщины и мужчины готовы к равному партнерству?

Это очень своевременно, поскольку это очень резонирует с тем, что происходит сейчас в наших странах с домашним насилием, с неравенством, особенно с отсутствием женщин в политических или законодательных сферах.

Мадина: Да. Это было и в том числе в 20-е годы, когда эмансипировали женщин. Женщин не было на руководящих должностях. Но ещё мне так же интересно, как художники и артисты были частью идеологической машины Союза. Например, в Казахстане Шара Жиенқұлова тоже танцевала народные трудовые танцы — танец шахтера, танец трактористки. Возможно ли было оставаться индивидуалистом в то время?

Отходя от телесности, от тел женщин, от тела реки и танца, в фотографиях Зумрад нет человека, но человеческий след очевиден. Было ли это вашей задумкой сделать природу — центром взгляда?

Зумрад: Да, мы намеренно сфокусировались на ландшафтах, потому что у нас очень загруженный коллаж с портретами, с людьми. Хотелось добавить перспективу ландшафта и природы, и к чему привело все о чем мы говорим и показываем.

^{DAVRA (Мадина Жолдыбек, Зумрад Мирзалиева, Саодат Исмаилова), «Taming Waters and Women in Soviet Central Asia», 2024. Biennale Matter of Art 2024. Фото: Martin Žižka}

^{DAVRA (Мадина Жолдыбек, Зумрад Мирзалиева, Саодат Исмаилова), «Taming Waters and Women in Soviet Central Asia», 2024. Biennale Matter of Art 2024. Фото: Martin Žižka}

Расскажите поподробнее о фотографиях — о локациях и природе этих регионов, испытывающих последствия советского прогресса?

Зумрад: На фотографиях представлены две реки. Одна называется Ангрен, а вторая называется Пскем. Это две реки, которые впадают в Сырдарью. Отсюда связь между Сырдарьей и Ферганскими каналом. Реки находятся в Ташкентской области, и в Ферганской долине. Фотографии были сняты в январе, то есть представляют собой зимний, уставший, и очень безводный ландшафт.

Агентность, миграция, идентичность — это три ключевых слова, которыми вы описываете свою практику. Как природа вписывается в ваше творчество?

Зумрад: Например, в моем фото проекте про барбершопы в Узбекистане, на первый взгляд кажется, что это очень такой мужской, маскулинный проект, но на самом деле он про меня, как женщину-фотографа, которая позволила себе зайти на территорию мужчин и приоткрыть этот занавес, что же там происходит в этих традиционно маскулинных пространствах. Он больше про мою агентность как фотографки и про гендерные пространства.

Я хочу продолжить это делать с другими мужскими пространствами, как чайханы или утренний свадебный плов, который только для мужчин, или похороны, которые тоже для мужчин, или мечети, которые тоже доступны в основном только для мужчин. Это даже больше внутреннее исследование, то есть как я себя ощущаю в таких пространствах и как они отличаются от женских пространств.

Женская агентность всегда проходит красной линией через все проекты, которые я делаю. В своих проектах я бросаю вызов этой бинарности. Говоря о будущих проектах, сложно игнорировать вопрос экологии, и в целом водный вопрос когда ты художница из Центральной Азии. Поэтому, мне кажется, элементы экологии будут появляться все больше и больше.

Говоря о женской агентности и взгляде, то есть мы упомянули взгляд колониальный, взгляд мужской, наш собственный взгляд. Когда вы показываете свои работы в наших республиках, в Центральной Азии и, например, в Европе, либо в ещё более дальних уголках, вы чувствуете какую-то разницу в вопросах, которые, возможно, вам задают кураторы или зрители? То есть есть ли разница между взглядами наших культур и взглядами иностранцев на ваши работы?

Зумрад: Нас любят ловить на самоэкзотизации (смеется). Это любимый ярлык, который любят вешать на художников из Центральной Азии. Но наша позиция такова, что вешать ярлык самоэкзотизации на художниц из Центральной Азии — это сам по себе очень империалистический и колониальный жест. Потому что как только мы как художницы начинаем «отвоевывать» то, что нам принадлежит, это сразу создает какой-то дискомфорт у белых кураторов и исследователей.

В Европе, нам часто дают пространство для художественной реализации, кураторам интересен контекст Центральной Азии, наши коллективные высказывания. Мы получаем большую поддержку. Хотелось бы, чтобы также было и в Центральной Азии, больше взаимодействовать с публикой, вступать в диалог, и в последствии сравнивать с реакцией в Европе.

Насколько близка вам концепция артивизм? То есть искусство и политический, социальный активизм. Возможно, это имплицитная часть ваших работ, или наоборот, это неотъемлемая сущность проектов?

Мадина: Этот вопрос для меня открытый. Есть ощущение как будто мы недостаточно делаем, чтобы называть себя артивистками. В то же время наши работы в разной степени обращают внимание к экологическим проблемам в регионе, поиску идентичности и осведомленности о Центральной Азии.

Зумрад: Это очень интересный и важный вопрос. В день открытия Биеннале был перформанс от палестинского коллектива с оливковым деревом (здесь Зумрад имеет ввиду арт-интервенцию от палестинского коллектива Stop Genocide in Gaza, которые установили в пространстве выставки 100-летнее оливковое дерево, являющееся символом культурного наследия и национальной идентичности палестинцев. Дерево будет медленно “умирать” до конца выставки, таким образом рефлексируя ситуацию, происходящую сейчас в Палестине — прим. ред). В своих работах я хочу найти какой-то баланс. Именно для моей практики или темперамента это слишком громко.

^{Stop Genocide in Gaza, 2024. Biennale Matter of Art 2024. Фото: Martin Žižka}

Говоря о других работах, вступает ли ваша инсталляция в диалог ваша с другими работами и интервенциями на Биеннале?

Зумрад: Очень много работ про изменения ландшафта. Наша соседка по пространству Марта Попивода сделала видео-звуковую инсталляцию для Музея в Лидице про изменения ландшафта и про взаимодействие человека с ландшафтом. Ее работа перекликается с нашей работой. У турецкой художницы Пинар Огренчи интересная инсталляция про женскую агентность. Ее работа фокусируется на забастовках, в которых сельские женщины на черноморском побережье Турции протестовали против строительства гидроэлектростанции. В качестве инструмента для своего протеста они использование свои рабочие инструменты — деревянные палки, которыми беспрерывно стучали, создавая шум. Женщины инициировали эти протесты, и женщины выступают агентами в проблемах с экологией и с окружающей средой. И вот эта взаимосвязь между последствиями экологической катастрофы на женщинах в первую очередь.

Мадина: Немецкая художница Антье Шифферс, например, занимается художественными интервенциями в сельской местности по всему миру. Она посещает различные фермы и дает их работникам камеру, чтобы они могли снять видео о своей повседневной работе и жизни. В обмен на это Антье создаёт картины их ферм. Кроме того, она организует театральные постановки, где главные роли исполняют гусеводы, бахчеводы, рыбаки и парикмахеры, а также участвуют местные группы, танцевальные коллективы и политики.

Все работы, в большей или меньшей степени, которые находятся в зале галереи, пересекаются друг с другом и находятся в диалоге.

И наконец, посоветуйте пожалуйста читателям и читательницам Art of Her, книги, фильмы или статьи, с которыми они могли бы познакомиться поближе, и таким образом создать или продолжить сопричастность?

Зумрад: Это интересный вопрос. Есть такая американская исследовательница Майя Питерсон. Она делала много исследований по ирригации в нашем регионе и женским вопросом также занималась. Я очень много обращалась к ее работе во время исследования, поэтому я, наверное, назову ее.

Мадина: Да, в частности ее книга Pipe Dreams. Также есть четырехтомник «Ирригация Узбекистана», к которому мы обращались. Есть еще CA Water Info — большой портал о водных ресурсах и экологии Центральной Азии. Veiled Empire от Дугласа Т. Нортропа, The Fergana Valley от Фредерики Старр, журнал «Вестник Ирригации», книги Розии Каримовой про узбекский танец, «Сельское хозяйство и ирригация Средней Азии» Н. Ярошевича, The Aral Sea Encyclopedia, Conflict Transformation in Central Asia от Christine Bichsel, The Cotton Sector in Central Asia, написанной Deniz Kandiyoti и многое другое.

Саодат: В заключение, мне хотелось бы добавить, что проект является в процессе развития, так как это длительная исследовательская работа, которая потенциально может разворачиваться в разные формы, и усложнятся со временем. Приобретая формы симпозиума, выставки, фильма, инсталляции, перформанса, публикации. «Taming Waters and Women in Soviet Central Asia» после Праги поедет на два больших культурных события в Италии и в Пакистане, что подтверждает актуальность проекта и международный интерес направленный на регион.

2 июля, 2024
«У нас сейчас очень не достает дискуссий и критики, а также желания быть в диалоге друг с другом»: интервью с директоркой «Целинного» Джамилей Нуркалиевой

В 2018 году стало известно о том, что в Алматы появится Центр современной культуры «Целинный», который расположится в реконструированном здании одноименного памятника модернизма 1960-х годов. Первоначальное открытие было запланировано на 2020-й год, позже оно сместилось на два года, а сейчас в здании все еще проводят реконструкцию.

Несмотря на задержки в открытии пространства, «Целинный» активно работает с художественным, академическом сообществом и широкой общественностью: проводит выставки молодых художников_ц, запускает образовательные проекты, издает книги, присутствует на международных выставках и ярмарках, работает над клубом патронов, цифровым архивом современного искусства Казахстана и так далее.

Вопреки позитивному влиянию на развитие современной культуры, в последние два года Центр столкнулся с новыми вызовами в связи с задержкой реконструкции, открытым письмом от коллектива в поддержку Кайрата Боранбаева, а также осенним скандалом с художником Дамиром Мухаметовым.

Авторка Art of Her Данель Ходжаева поговорила с директоркой «Целинного» Джамилей Нуркалиевой о планах центра, сроках открытия реконструированного здания и поляризации казахстанского общества.

Техническое открытие центра «Целинный» должно было пройти в конце 2022 года, но, судя по зданию, реконструкция затягивается. Расскажите, почему процесс затянулся и когда стоит ожидать открытия?

С 2018 когда, когда мы приняли решение о реконструкции, произошло много событий: открытие сграффито Сидоркина, смена руководителя строительного проекта, обновление проектного решения фасада, пандемия, қантар. Я бы хотела отметить, что сохранение исторической ткани здания далось нам чрезвычайно непросто, техническое обследование здания показало, что оно подлежит демонтажу и в текущем состоянии не рекомендовалось к реконструкции. Команда на тот момент разделилась, мы с основателем настаивали на максимальном сохранении и исключении демонтажа.

Проблема была в том, что здание уже пережило стройку. Прошлый владелец здания снес оригинальный фасад, разделил кинозал на две комнаты, открыл пиццерию и ночной клуб. Такая реконструкция оказалась губительной, потому что железные сваи для укрепления клуба грубо врезали в сграффито Сидоркина. В результате, когда общественность была возмущена небережным отношением к монументальному искусству, на южном фасаде сделали реплику работы, а оригинал так и остался замурованным. Чтобы сохранить его, нам потребовалась удача и бесстрашие, мы сняли сграффито крупными блоками, не нанося дальнейшего урона ткани рисунка.

После наш архитектор, Асиф Хан, переработал идею. Оригинальная концепция здания кинотеатра строилась в традициях советской модернистской архитектуры со стеклянным фасадом и горящей неоновой вывеской. Если раньше здание «Целинного» хорошо выглядело в таком формате, то мы поняли, что при дневном освещении, с зеленым стеклом фасада, после реконструкции 2000-х годов, оно просто теряется и выглядит как «выключенный экран».Также после участия в общественных слушаниях в 2020-м году мы приняли решение изменить дизайн фасада, Асиф предложил одно из своих узнаваемых художественных решений в виде занавеса ламелей, с интуитивной входной группой, которая отсылает нас к риторике перемещения человека в равное ему в масштабе пространство «перехода».

В 2021-м году мы начали реконструкцию. После последовала пандемия, қантар, когда здание полиции и ближайшая территория были оцеплены во время расследования, и задержание нашего основателя. Несмотря на это мы продолжили стройку. На данный момент строители занимаются инженерными сетями и наружной отделкой, а после приступят ко внутренней. У нас будет удобное современное пространство, в котором можно реализовывать разные проекты. Это площадка с хорошим освещением, вниманием к инклюзии и системой безопасности, которая будет готова к разным трансформациям. Пройдя все этапы реконструкции, я с уверенностью могу сказать, что открытие запланировано на 2024 год.

^{Сграффито Евгения Сидоркина в здании Целинный. Фото: пресс-служба Центра современной культуры «‎Целинный»‎‎}

^{Реконструкция здания Целинный. Фото: пресс-служба Центра современной культуры «‎Целинный»‎‎}

Кто сегодня состоит в вашей команде? Кажется, с момента запуска проекта состав заметно изменился.

Возможно это прозвучит нескромно, но с нами всегда работают исключительно талантливые ребята. Я верю, что мы создаем среду, в которой люди начинают понимать, что хотят от карьеры и своего будущего. Например, в 2021-м году в нашей команде был Амир Мусаев, который осознал, что хочет заниматься исключительно собственными проектами. Камила Нарышева, работавшая с нами с 2019-го, нашла себя в Фонде Батырхана Шукенова. Анна Кин самый свежий пример — новое имя на художественной сцене Алматы. Сейчас она полностью посвятила себя профессиональной практике, потому что это ремесло требует определенной свободы и времени. Мне кажется, что это очень классные кейсы личного развития.

При этом у нас так и остались ребята, работающие с самого основания. Например, операционная директорка Адия Акпеисова, художественная директорка Алима Кайрат, координатор проектов Шамиль Ниязов, в 2021-м году к нам присоединились арт-менеджерка Мадина Садыбекова и документалистка Анель Ильяссова, руководитель издательской программы Ануар Дюйсенбинов. С 2022-го года с нами куратор кинопрограммы Арсений Аксенов, а в этом году пришли арт-менеджерка Айнур Стаханова, СММ-менеджерка Айдана Шынарбек, документалистка Таня Неуймина, есть еще бэк-офис. Нас пока не так много, но мне нравится, что все члены команды вовлечены интеллектуально и эмоционально в процесс работы. Небольшие команды также позволяют горизонтально выстраивать работу и не упираться в иерархичность. Правда, скоро мы будем набирать еще около 35 человек для открытия.

Хотелось бы поговорить немного об основателе «Целинного» Кайрате Боранбаеве. Помню, что практически сразу после его задержания вы с коллективом публично поддерживали его и в открытом письме, обращаясь к президенту, призывали к прозрачному суду. Повлияло ли это на репутацию центра? И также — была ли поддержка коллегиальным решением?

Задержание произошло 16 марта. Я помню, что никто из коллег не уходил после рабочего дня домой. Мы безоговорочно хотели поддержать основателя. Мы не пошли домой, потому что не могли справиться с этой новостью. Тогда мы коллективно решили опубликовать открытое и честное письмо. После публикации последовала разная реакция, которая показала, как люди представляют себе политику, власть и экономическое устройство. Нам было интересно наблюдать за этим, потому что мы институция, которая изучает не только искусство и культуру, а в первую очередь наше общество. Наша задача — продолжать расширять интеллектуальное сообщество в центре которого безусловно находится художественная сцена, чтобы люди могли критически мыслить и отделять государство от власти, власть от бизнеса, выбор чиновника от выбора человека.

Я думаю, что противопоставления «черный-белый», «хороший-плохой» уже отошли на второй план. Мир не черный и не белый, он разный. Это мы и пытаемся донести во всем, что делаем. Если говорить о репутации, то мы знали, что судить нас и основателя будут по делам — как хорошо мы выполняем работу, чем занимаемся, что планируем.

^{Групповая выставка «HERE, THERE, NOWHERE», Центр современной культуры «Целинный», 2021. Фото: Atelier Cauchemar}

Я понимаю, что человеческий опыт взаимодействия может отличаться от общего восприятия со стороны общества. То есть, человек может быть разным в отношении с сотрудниками, семьей, в отношении государства и так далее.

Да, и мы, как коллектив, поддержали нашего основателя. Мы всегда работали независимо, он знает работу центра, но никогда не просил нас поддерживать ту или иную повестку или делать что-то по его просьбе. Кроме того, во время ареста строительство и финансирование нашего центра не было остановлено, что много говорит о намерениях человека несмотря на все трудности.

В целом, люди часто пользуются правом, чтобы говорить о плохих вещах, но почему нет права говорить о хорошем? Человеческий выбор стал основополагающим для нашей команды. Мы бы хотели создавать среду в современном обществе, где люди могли бы свободно делиться мнениями друг с другом. Важно рассуждать, а не уничтожать и сидеть в обломках.

Продолжая разговор о разрушении и поиске смысла. Мне кажется, что в сегодняшней повестке действительно много несправедливости и боли, противопоставления и разделения на «своих» и «чужих». При этом не хватает какого-то осмысления того, куда нам двигаться вперед и что строить в будущем. Вы это замечаете?

Да, сейчас много разрушения, иногда это переливается в радикальные формы. Мне кажется, нам важно развивать интеллектуальную чувствительность, когда ты больше не думаешь в контексте «это мой друг, и только поэтому он хороший». Летом мы приглашали академиков, таких как Мадина Тлостанова, Диана Кудайберген, Нари Шелекпаев, чтобы говорить о нашем регионе сегодня. Например, Мадина рассказывала, что сейчас деколониальные практики гораздо интереснее и актуальнее деколониальной теории, Нари рассуждал о том, как формулировать казахскую национальную культуру. Мы приглашали всех желающих присоединиться к этой дискуссии, чтобы понять, что нас ожидает завтра.

Мне кажется, иногда мы сильно погружаемся в прошлое и его травмы, но забываем о настоящем. О прошлом важно говорить и помнить, но, как мне кажется, надо не забывать о своей ответственности в построении дальнейшего пути. Например, нас очевидно ожидает экологическая катастрофа, с которой мы практически ничего не делаем. Общество развивается, дети растут, и важно выстраивать связь прошлого с настоящим, не оказываясь в точке невозврата.

У вас очень много направлений работы: выставки, цифровые архивы, публичные программы с лекциями, но будто совершенно отдельно и четко ощущается огромная издательская работа. Так, словно она занимает большую часть работы центра. Расскажите о ней.

Издательской работой занимается Ануар Дюйсенбинов. Это очень долгая и трудоемкая работа. Мы не выпускаем книги нон-стоп, а работаем с оригинальными текстами или с переводами вдумчиво. Например, работу с Мадиной Тлостановой и Алимой Бисеновой мы начали еще в 2018-м году, а с Гульнарой Абикеевой в 2019-м году, с Нари Шелекпаевым с 2020-го года. Помимо этого мы работаем над третьим изданием онлайн антологии исследовательской платформы Horizon, в котором будут приглашенные редакторы с выпуском один раз в год.

Такая деятельность кажется невидимой, но она продолжается постоянно. Кроме того, мы продолжаем работу над диджитальной базой данных «Документация». Это готовая цифровая система архивов, куда входят все материалы о современном искусстве и культуре Казахстана с 1985 года. Помню, что во время выставки Рустама Хальфина нам удалось найти только один видеоматериал с его участием, а это при том, что художник работал в расцвет независимости. Многие архивы и материалы существуют, но добраться до них очень сложно, поэтому мы и создаем эту исследовательскую базу данных.

В целом можно сказать, что мы экспериментируем с разными форматами работы. Мы не вписываемся в одну конкретную задачу, но мы исследуем общество. Только так мы определяем, что работает, а что нет, какие проекты вызывают интерес и дискуссии, а какие нет.

^{Презентация книги Алимы Бисеновой «Qazaqstan, Казахстан, قازاقستان: лабиринты современного постколониального дискурса», Центр современной культуры «Целинный», 2023. Фото: Саида Сулейменова}

^{Презентация книги Алимы Бисеновой «Qazaqstan, Казахстан, قازاقستان: лабиринты современного постколониального дискурса», Центр современной культуры «Целинный», 2023. Фото: Саида Сулейменова}

В конце октября молодой художник Дамир Мухаметов обвинил «Целинный» в ненадлежащем отношении к своей работе и потребовал от вас публичных извинений и признания вины. В комментарие, который вы дали изданию Orda после обвинений, чувствовалось какое-то разочарование. Мне кажется, что из этого мог бы получится очень важный диалог, потому что отношения художников_ц и институции всегда динамичные. Они не могут выстраиваться исключительно в плоскости того, что тот, кто больше и сильнее, всегда не прав.

Эта история стала для нас всех большим уроком, потому что мы оказались в ситуации, когда куратор выставки отсутствовал и оставил институцию наедине с художником. Мне было больно, потому что Дамир разговаривал с нами в повелительном наклонении и пытался постоянно противопоставить нас друг другу, хотя мы всегда выступали за открытый диалог. Вышло так, что перформанс не был запланированным, а куратор не продумал и не предупредил нас о каком-либо сохранении. В результате вышло недоразумение — ребенок раскидал волосы, клининг выкинул их. Вся эта ситуация развернулась внезапно — я как раз вылетала с Asia Now, а Дамир опубликовал свое обращение. Мы сделали все возможное, извинились перед ним и взяли ответственность за произошедшее.

Казалось, что ситуация исчерпала себя, но Дамир без разрешения опубликовал наши переписки. Я честно обратилась к нему и сказала, что он выбрал путь агрессии. Это двойные стандарты — публиковать без разрешения переписки, открыто агрессировать, но при этом требовать, что вторая сторона будет в ответ очень этичной. Мы стараемся поступать этично и я готова дискутировать об ответственности, но подумал ли он, например, об ответственности перед другими участниками выставки? Для многих это был первый опыт, художни_цы оказались в центре созданного им скандала.

Специально для расследования я подняла все переписки арт-менеджерок и не нашла ни одного сообщения о том, что волосы просили сохранить. Возможно, это было сказано устно. Тогда я предложила пересмотреть наши процедуры, чтобы все чувствовали себя безопасно, и отныне создавать документы, описание и состав работы, с актом передачи или договором, но это тоже оказалось не эффективным для построения диалога. Мы также провели физическую встречу с участниками лаборатории и Дамиром, где еще раз приносили свои извинения, говорили, что готовы материально возместить ущерб, но он и не отказался, и ничего не сказал. Требовал лишь извинения в инстаграме «Целинного». В итоге возникла дискуссия о том, что художники уязвимые, а институция всегда агрессивная. Я готова рассуждать и об этом вопросе, но прежде мне бы тоже хотелось услышать, что и Дамир поступил не этично по отношению к нам.

В материале Orda вы также говорили, что хотели предложить художнику возглавить центр, чтобы он понял, как непросто быть директором и организовывать выставки и арт-лаборатории.

Да, так и есть. Я говорила об эмпатии, когда мы пытаемся поставить себя на место другого, чтобы прочувствовать эмоцию, ответственность и попытаться посмотреть на ситуацию с другой стороны в том числе.

Ситуация с Дамиром обнажила все сложности отношений художников_ц с институциями. Вы уже сказали, что готовы были бы рассуждать об этом. Что, если использовать этот кейс для построения диалога, а не оставлять конфликт?

Я думаю, что мы обязаны продолжить критическую дискуссию, потому что отношения институции, кураторов_к и художников_ц всегда будут интенсивными. Там, где есть взаимодействие, будет и пространство для конфликта и недоумения. Прошедшая ситуация не про хорошего или плохого, а про то, каким способом лучше выстраивать диалог. Кроме того, ситуация еще и затронула кураторскую работу. Например, понятно, что куратор оказывает услуги во время выставки, но, например, берет ли он ответственность за свои действия или просто желает получить максимальную выгоду без собственного ущерба? Это про этический выбор.

Я знаю, что люди из арт-сообщества занимаются своим делом по собственному желанию. В отличие от многих профессий, такая деятельность не приносит быстрого эффекта и сложнее оценивается, поэтому люди остаются в ней только по большой любви. У нас сейчас очень не достает дискуссий и критики, а также желания быть в диалоге друг с другом. Мы все делаем поспешные умозаключения, не поинтересовавшись тем, что происходит вокруг. Нам, как институции, очень важно развивать этические подходы не только в коммуникации, но и в поведении, чтобы формировать соответствующую среду для настоящего и будущего.

^{Выставка Рустама Хальфина и Лиды Блиновой «Рука и Глаз», Центр современной культуры «Целинный», 2021. Фото: Atelier Cauchemar}

Какие планы у «Целинного» на ближайшие пять лет?

«Целинный» похож на живой организм. У нас есть обязательства и проекты, которые длятся годами, потому что мы стараемся строить долгосрочные отношения. В 2021 году мы создали Экспертный совет, в который входят Диана Кудайберген, Барт де Баре, Пайям Шарифи и с этого года еще и Наташа Гинвала. Мы развиваем совместные проекты институционально, а также сотрудничаем вне проектов «Целинного», но для других общих профессиональных задач.

Также мы собрали Редакционный совет исследовательской платформы Horizon и с нами с 2022-го года Ботагоз Кассымбекова, Кульшат Медеуова, Ми Ю, Мадина Тлостанова, Саби Ахмет, Нари Шелекпаев. У нас есть программа культурного взаимодействия с региональными институциями, с кем мы разворачиваем наши общие идеи и проекты непосредственно в регионе. Наша исследовательская деятельность по прежнему является для нас основным приоритетным направлением в рамках которой рождаются проекты для программ взаимодействия с аудиторией. Также мы понимаем, что коммитмент в рамках основных задач институционального вектора на ближайшие пять, а может и больше лет строится вокруг трех глобальных тем — экология, вера и гендер.

Обложка: Джамиля Нуркалиева, фото: Тимур Тагаев.

21 декабря, 2023
Восемь метров – не предел? Интервью с художником-графиком Батуханом Байменом

В Шымкенте продолжается персональная выставка известного казахстанского художника-графика Батухана Баймена «Nomad: black & white», ставшая особенной по ряду причин. Прежде всего, она была беспрецедентна двойным местом проведения – в выставочном зале шымкентской городской универсальной библиотеки имени А.С. Пушкина и Туркестанском областном музее изобразительных искусств. Соответственно, открывалась в этих двух местах по отдельности в один и тот же день – 10 ноября, но в разное время, что сделало уже сам вернисаж неординарным событием. На сегодня выставка еще доступна в первой локации – с этой экспозицией можно познакомиться вплоть до 31 декабря. Во второй локации она завершена.

Представленные работы поражают и впечатляют огромными размерами – до шести метров в длину. Интерес представляет и сама фигура Батухана Баймена: широко известный за рубежом и в двух казахстанских «столицах» художник-график, новатор линогравюры мало знаком землякам. Это первая за последние восемь лет его выставка в родном городе.

Автор Art of Her Лаура Копжасарова поговорила с Батуханом Байменом о концепции деления выставки на две экспозиции в двух галереях, причинах его тяготения к большим размерам, главной тематике его работ и о том, какую роль автор отводит в их понимании зрителю.

Батухан Абдикеримович, почему вы решили выставиться сразу в двух галереях? Один ваш коллега сказал, что сначала вы хотели сделать выставку в библиотеке имени Пушкина, а потом, поняв, что там работы не поместятся, решили «взять» еще один зал в городе. Это так?

Не так. Выставка изначально задумывалась в двух местах. В последний раз в Шымкенте я делал «персоналку» в 2015 году. После этого много выставлялся за рубежом, в Алматы, Астане. Не выставлялся в родном городе не потому, что не хотел – так получилось. Долго готовился к другим.

Организовывать персональные выставки очень тяжело. Прежде всего, у тебя должны быть картины, которые можешь показать, нужно их нормально оформить, организовать, «подать». Много разной работы – перевозка, разработка и установка экспозиции, печать баннеров, буклетов, пригласительных, взаимодействие со СМИ. Ты должен быть не только художником-творцом, но и перевозчиком, и грузчиком, и плотником, и печатником, и менеджером… А если  выставка за рубежом, там еще прибавляются таможенные процедуры.

В общем, все это очень сложно, отнимает физические силы, ведет к большим материальным расходам. И мне просто было не до Шымкента. В этом году даже не планировал выставляться в родном городе – хотел в следующем, так как уже организовал в этом году две «персоналки» в Бишкеке и Астане.

Но меня так долго и настойчиво уговаривал сделать выставку в Шымкенте председатель городского Союза художников Абдумуталип Ахметов, что я «сдался». Согласился еще и потому, что работ у меня более чем достаточно, и их давно не видели земляки. И я подумал, что мог бы выставиться не в одном, а сразу в двух местах.

Директор Туркестанского областного музея изобразительных искусств (находится в Шымкенте – прим. автора) Айнабек Оспанов был готов предоставить зал. А мне захотелось показать свои работы еще и в выставочном зале шымкентской библиотеки имени А.С. Пушкина. Потому что она расположена в центре города, там всегда много людей, молодежи – они приходят в библиотеку как читатели и посещают галерею. Сам зал интересный – более современный, камерный. Мне показалось, что он подходит для моих не слишком крупных работ. И вот представил в библиотеке 43 такие, условно, небольшие работы, а 38 больших работ выставил в музее.

Конечно, многие удивлялись задумке и говорили: такого никогда нигде не было, чтобы один автор делал выставку одновременно в двух залах.

^{Батухан Баймен, цветная линогравюра «‎Беззаботные дни»‎, 2020 г.}

Масштабы ваших линогравюр – до шести метров в длину – действительно впечатляют. Откуда у вас такое  тяготение к большим размерам?

Я всегда говорю: дело не в размере. Размер нужен, чтобы «держать» зал, зрителя. Графикам трудно делать персональную выставку, потому что есть опасность «потеряться». А вообще изначально я думал не о воздействии на зрителя, а о заполнении зала.

Можно сказать, что это началось с ташкентской выставки 2018 года в Центральном выставочном зале Дирекции художественных выставок. Меня пригласил в Ташкент председатель Академии художеств Узбекистана Акмаль Нуридинов и предложил выбор: самый большой – Центральный выставочный – зал в полторы тысячи квадратных метров или поменьше в Доме фотографий. Я подумал и сказал ему, что если выставка будет в Доме фотографий, то готов хоть завтра повесить свои работы. А если мне дадут Центральный выставочный зал, то буду готовиться. И мне это самому тоже интересно – сделать такие работы, чтобы заполнить весь зал, это и стимул, и вызов.

Хотя сначала я, конечно, сам опешил от этой задачи. Было понятно, что маленькие работы в нем потеряются – нужны большие. Я почувствовал этот зал и решил делать двух- и трехметровые работы. И вот когда я начал делать эскизы, работал, пришла мысль, что я должен «держать» не только зал, но и зрителя.

Потом все поражались. Тот же Акмаль сказал, что у них не было такого, чтобы один человек заполнил весь зал своими работами. Тем более что это графика, а не живопись. Посетители и коллеги так же удивлялись, а некоторые даже не верили, что это линогравюра. Говорили: наверное, это принтер, а не графика.

Одна известная искусствоведка несколько раз приходила и говорила: этого не может быть – это распечатка на принтере. Потом она даже приезжала в Шымкент, была у меня в мастерской и увидела своими глазами, что я делаю вручную эти огромные линогравюры. И с тех пор на выставках я всегда выставляю рядом с одной большой работой ее матрицу – как «подтверждение» моего ручного труда.

А до ташкентской выставки каковы были размеры ваших картин?

До этого были в 1,7-1,8 метров в длину на 1,2 метра в ширину. А когда только начинал – 60-90 см. На самом деле такие работы для графики не считаются маленькими – они большие. Но, условно говоря, они маленькие для меня в сравнении с моими крупными работами.

Сейчас у меня работы в основном шести-, пяти- и трехметровые. Но, повторю, дело не в самом размере. Его смысл еще и в том, что я не преподношу зрителю свои мысли в готовом виде, не делаю так, чтобы все было понятно. Зритель должен сам посмотреть на картину и словно «зайти» туда, стать частью этого мира, почувствовать его, попробовать с ним жить.

^{Батухан Баймен, линогравюра из серии к поэме Алишера Новои «‎Стена Искандера»‎ Битва Яджужд-Маджужд‎, 2022 г.}

То есть стать своего рода «соучастником»?

Да. Вначале картина привлекает внимание, притягивает размером. А внутри она живет своей жизнью, и вы как зритель должны «попасть» туда, попытаться понять и сделать свой вывод. Я как автор не должен ничего «подсказывать» и преподносить все на блюдечке. Бывают такие образованные зрители, которые даже больше, чем я сам, вникают в суть и понимают созданный мной мир. Я рад таким «встречам», но есть и те, кто не понимает.

А вас часто просят объяснить смысл ваших работ?

Я считаю, что не надо этого делать. Ведь все зависит от уровня знаний, интеллекта, понимания человека. Если он образованный, читающий, то поймет. А если нет, то как можно все это объяснить?! Это все равно, что за руль сядет человек, не умеющий водить машину, – он ее не сдвинет. У зрителя должны быть определенные знания.

В частности, знание и понимание истории казахов, тюрков. Мы – древний народ, истоки которого идут со времен Шумера. Поэтому я всегда показываю в своих работах какие-то «куски» прошлого – в виде символов, элементов. Это есть в каждой моей картине, даже если она о современности. Прошлое у меня переплетается с современностью.

Сейчас двадцать первый век. Сейчас совсем не та одежда, оружие, техника и все окружающее человека наполнение, что было в прошлых веках. Искусство-то тоже изменилось. Люди изменились, развиваются и идут дальше. Просто лошади,  юрты, джайлау и т.д. – только таких образов сегодня мало. Поэтому я хочу «подать» от прошлого какой-то кусок. Я не подаю современному зрителю все на подносе.

А если даже молодежь не понимает историю, то, надеюсь, ей понравится художественное решение, современная подача. У меня все переплетается – там прошлое и настоящее, экспрессия, динамика, энергия. Если одну из составляющих уберешь, то художественный мир «разрушится».

Все последние ваши выставки, в том числе шымкентская, содержат в названии слово «Номад». Это связано с вашей главной темой творчества?

Да, это так. Все мои выставки сейчас идут под названием «Номад» с теми или другими вариациями. В 2016 году один мой коллега сказал, что все мои работы – о номадах, кочевниках – и предложил отразить это в названии выставки. С тех пор слово «Номад» присутствует в названиях всех моих выставок и проектов, и так будет всегда.

^{Батухан Баймен, линогравюра из серии «Рутина», лист №1‎, 2018 г.}

^{Батухан Баймен, линогравюра из серии «В погоне за славой», лист №3‎, 2019 г.}

^{Батухан Баймен, линогравюра из серии «Умай Ана и пятеро ангелов», лист №1‎, 2019 г.}

А работы на трех выставках этого года были одни и те же?

Основной состав тот же. Но список представленных работ меняется, варьируется, я сам это решаю. Выбираешь то, что подойдет в конкретный выставочный зал. То есть экспозиция зависит от зала. Важный момент – дело не в количестве. Я считаю, что каждая картина должна выставляться отдельно, занимать собой какое-то пространство и тем самым представлять отдельный «мир».

Часть ваших работ, как видно по выставке, идет циклами, сериями – на одну и ту же тему, сюжет?

Да, в графике можно «рассказать» об одной теме, предмете в 2-10 работах. Максимально раскрыть тему, показать разные детали и ракурсы, чтобы у зрителя было больше и шире представление.

Занимались ли вы книжной графикой, иллюстрированием книг? Спрашиваю потому, что у вас много работ, посвященных произведениям Абая, Айтматова, Навои и других писателей.

Да, занимался одно время, в 80-90-е годы. Но то, что вы увидели в зале, – это не иллюстрации к книгам, это просто работы для себя. Чингиз Айтматов – мой любимый писатель. В моих работах я словно пропускаю, «фильтрую» его книги через себя. Это собственно не иллюстрации – это мое видение, моя интерпретация рассказанного в книге.

Как вообще рождаются идеи работ, что становится изначальным толчком: прочитанные книги, новости, просто наблюдения за жизнью или еще что-то?

Когда как. Например, у меня есть серия работ, посвященных роману «Күлпет» Шархана Казыгулова, который в прошлом году был признан лучшим на литературном конкурсе проекта «Меценат», и ему назначили пожизненную ежемесячную премию в размере 500 долларов.

Книгу мне подарил сам автор. А мне было интересно, что он такое написал, за что занял первое место. Три раза прочитал, не мог уловить какой-то сути. Для меня это обязательно, когда делаешь иллюстрацию. Потом, когда проникся, сделал четыре работы по «Кулпету».

Нередко идеи появляются после потрясших меня событий. Например, это было, когда в 2019 году в Астане заживо сгорели пять сестер; когда произошли январские события 2022 года. Последние меня особенно сильно потрясли, один из откликов я назвал «Жан айғайы» («Крик души»). То есть толчком может стать все что угодно – событие, встреча, книга и т.д.

Так, когда-то я читал поэму «Стена Искандера» Алишера Навои. Она мне очень понравилась. Потом подумал: почему бы не попробовать сделать по ней линогравюры? Сделал несколько серий – там есть и «маленькие», и шестиметровые работы.

Но чтобы все это сотворить, конечно, надо было досконально изучить тему. Я много читал, изучал литературу, смотрел рисунки, искал, какая была тогда одежда и т.д. Чтобы создать мир такой картины, конечно, надо все это знать. Хотя в конечном итоге я детально все не показываю, делаю силуэты, но они должны отразить дух той эпохи.

^{Батухан Баймен, цветная линогравюра «Я — казах. Умирал и рождался я тысячу раз…»‎, 2021 г.}

Как идет работа над картиной, когда вы уже определились с темой?

Каждый раз это озадачивание себя. Я не сижу и не рисую каждый день. Собираю информацию, читаю книги, другие источники – сейчас, слава богу, есть Интернет. Какие-то мысли у меня потом появляются. И я по этому поводу потом все время думаю – и когда обедаю, и когда за рулем, практически повсеместно. Ищу дополнительные материалы. Представляю, как это может выглядеть. Потом в один день решение появится.

То есть сначала много и долго думаешь, что и как это будет, а потом выходит в один момент, когда уже все готово здесь (показывает  на голову – прим. авт). И вот когда я беру карандаш, чтобы сделать эскиз, мне уже несложно – я уже все представляю. Это как искать и найти нитку в темной комнате. Самое трудное – найти нитку. А когда найдешь, потом нетрудно резать – я же профессионал.

Сколько обычно уходит времени на создание одной работы – от момента зарождения идеи до конечного результата?

Когда как. Иногда, правда, очень редко бывает, что сегодня задумал и завтра закончил работу. В среднем же на создание одной линогравюры уходит примерно несколько месяцев.

Последнюю работу я делал в июне-июле этого года. После этого карандаш в руки не брал. Сейчас готовлюсь к самой большой работе – в восемь метров «Игры кочевников». Это будет первая работа такого размера. Хочу показать в этой восьмиметровой работе разные национальные игры – кыз куу, кокпар, байгу и другие, древние символы и образы – волков, барсов, мифических существ и т.д., смешать все это, передать и жестокость, и смелость. Экспрессивно, масштабно. Поместить туда и сегодняшних людей с сотовыми телефонами.

Так это пока видится в моем понимании. И показать все это в маленьком размере не получится. То есть сам замысел, образы, композиция требуют большого размера. Пока я все еще продумываю, уже несколько месяцев. Наверное, «созрею» к январю.

Самое сложное в моей работе – печатать. Все, конечно, сложно – найти идею, сделать эскиз, вырезать матрицу будущей картины на линолеуме. Резать, кстати, мне легче всего – могу делать это и одновременно пить чай. А потом начинаю наносить краску через матрицу на ткань. Это называется ручная печать.

Почему делаю вручную? Потому что у станков есть ограничения – максимально можно вывести через них полотно в 1-1,2 метра длиной. Чтобы сделать работы большего размера, я делаю это вручную. Сейчас у меня в мастерской три стола – отдельно на каждый размер: трех-, пяти- и шестиметровый. Так по размерам я их отдельно «печатаю». Покупаю и пробую разные ткани, сейчас вывожу на шелк. Но пока не нашел идеального варианта.

Затем возникает проблема перевозки таких работ. Пяти-шестиметровые целиком в машину не помещаются, в лифтах поднимать и спускать тоже неудобно. Поэтому я начал делать их как бы складными. Свыше восьми метров в длину уже вообще никуда не влезут. То есть на сегодня самым максимумом будет восемь метров в ширину и 2,20 в высоту, иначе они даже в грузовые машины не поместятся.

Когда планируете следующую выставку, и что на ней будет?

Я не стремлюсь постоянно выставляться. Зрителю не надо надоедать. Наверное, будет перерыв в несколько лет. Буду работать, искать что-то новое. Лично для себя я должен сделать какой-то следующий шаг, подняться на более высокую ступеньку, чтобы не повторяться. Если этого не будет, то я уже не художник.

А что для вас может стать следующим, более высоким шагом? Ведь возможности графики ограничены.

Современный смысл и подача, современная техника. Хотя у меня есть свой выработанный стиль, который искусствоведы называют узнаваемым, считаю, что стиль надо менять, надо искать что-то новое – какие-то линии, пятна, композиционные и световые решения.

По темам и идеям я скажу, что хотел бы делать «космические» работы – не в узком, а широком смысле, то есть выразить философию космоса как миропонимания. Надо показать это современным стилем, современным языком, чтобы это было понятно нашим современникам. Люди меняются, искусство тоже меняется. И я как художник должен чем-то зрителя удивить,  привлечь – как по содержанию, так и по художественному выражению. А привлечь современного зрителя сегодня очень непросто.

Вообще любой художник, творческий человек, я уверен, должен всегда идти впереди. Для этого надо много читать, думать, развиваться, расти. Художник всегда опережает время. А если он в толпе, среди массы, то это не художник.

Художник должен быть впереди. В каком-то смысле в этом и состоит суть любой выставки. В том, чтобы зритель проникся чем-то новым. Если из 100 посетителей хотя бы 10 человек ушли с выставки, задумавшись, я считаю, что она состоялась.

Делаете ли вы что-то кроме линогравюр?

Да, делаю скульптуры. Но это в основном коммерческие изделия по заказу. Фактически – этой мой способ заработка. Линогравюры же я делаю не для продажи, это чистое творчество, самовыражение, через них я хочу показать свой мир. Вообще считаю, что художник не должен творить для заработка, это должно быть чистое искусство. Заработок же надо искать в другом источнике.

^{Батухан Баймен, цветная линогравюра «Агония»‎, 2019 г.}

Но это же чрезвычайно трудно. Редко кому из художников удается разделить заработок и творчество.

Знаете, у меня эта проблема растянулась на годы. На некоторое время я перестал творить, потому что надо было зарабатывать. По окончании вуза в 1977 году я работал по специальности, в 80-е годы активно выставлялся в Казахстане и за рубежом.

Но с 1990-х годов у меня был перерыв в творчестве. После распада Союза стала меняться система, мы были в растерянности, росли дети, нужно было содержать семью, построить дом. Чтобы зарабатывать деньги, я занялся бизнесом. И много лет не брал карандаш в руки.

Потом, когда все уже обустроилось, жизнь наладилась, появился материальный достаток, просто бизнес стал мне неинтересен. Я вновь хотел рисовать. И вот с 2007 года началось мое «возвращение» к творчеству.

Это было не просто: сначала у меня абсолютно ничего не получалось, руки не «слушались» – они попросту разучились рисовать. И мне пришлось начинать заново почти с нуля. В 2011 году сделал первую после большого перерыва выставку. И с тех пор прошло уже около 20 персоналок.

А так я с самого детства мечтал стать художником. Рисовал все, что видел, еще даже не ходя в школу. Хорошо рисовал, потому окружающие говорили, что я буду художником. Хотя отец этого не хотел, предлагал более земные, более полезные специальности – бухгалтера или строителя. Я понимаю, потому ему было трудно, надо было содержать 11 детей, а тут сын мечтает об искусстве.

Он не пустил меня в художественное училище после 8 класса, хотел, чтобы после окончания школы я поступил в КазХТИ. Но когда в шымкентском пединституте открыли художественно-графический факультет и знакомые посоветовали ему не заставлять сына идти против желания, он перестал сопротивляться.

Вы сразу определились с выбором – стать именно графиком?

Так как я люблю скульптуру, в вузе сначала хотел защищать диплом по скульптуре. Но преподаватель Темирхан Ордабеков, который  всегда отмечал мои работы и видел во мне будущего графика, уговорил меня сделать дипломную по этому направлению.

Подготовка дипломной стала большим испытанием. Когда другие мои однокурсники гуляли и уезжали на каникулы, мой руководитель заставлял меня работать. Даже запирал дверь на ключ снаружи, чтобы я никуда не выходил, а только сидел и работал. Тогда, конечно, мне это не очень нравилось. Но, спустя время, я понял, что благодаря всему этому, моему учителю и педагогу, я многому научился, защитил диплом на отлично и, самое главное, стал профессиональным графиком.

И последний вопрос: восемь метров – это предел или вы на них не остановитесь?

(улыбается – прим. авт) … Знаете, когда я делал трехметровые работы, не думал, что потом будут пяти- и шестиметровые. Когда делал шестиметровые, не думал, что потом буду делать восьмиметровые.

Но сейчас думаю об этом. Не потому что нужен большой размер сам по себе, а потому что его требует, «диктует» сама задуманная композиция. Чтобы показать массу людей, толпы лошадей, передать их действия, динамику, экспрессию, чтобы это действовало на зрителя, я собираюсь взяться за восемь метров. Когда их освою, может, что-то придумаю по перевозке, тканям и т.д.

Что будет дальше – остановлюсь ли я на восьми метрах или нет?! Не знаю, посмотрим. Ответ пока под вопросом…

Батухан Абдикеримулы Баймен – один из крупных современных художников-графиков Казахстана, новатор линогравюры, внесший большой вклад в развитие отечественной графики. Родился 17 августа 1955 года в селе Абай Тюлькубасского района Южно-Казахстанской области. В 1977 году окончил художественно-графический факультет Шымкентского педагогического института.

Трудовую деятельность начал как преподаватель в Художественном колледже им. А. Кастеева. С 1989 года член Союза художников СССР. Участвовал в республиканских, союзных, международных выставках. Персональные выставки художника проходили в крупных городах республики, а также в Германии, Турции, Кыргызстане, Узбекистане, на Кипре и т.д. Деятель культуры РК, член Союза художников РК, член Академии Франции MONDIAL ART ACADEMIA, кавалер нагрудного знака «Мәдениет қайраткері». Обладатель множества медалей, наград, дипломов, почетных грамот и других знаков отличия.

19 декабря, 2023
«Я бы хотела развивать contemporary jewelry в Казахстане»: интервью с художницей Жанной Асановой

Изготовление ювелирных изделий – давняя традиция высокого тонкого мастерства народов Центральной Азии. В начале своего существования эти изделия выполняли утилитарные и ритуальные функции. Они служили амулетами, которые несли определенный символический смысл. А источником вдохновения для создания украшений был окружающий мир, в них часто встречались мотивы из животного и растительного мира. Со временем эти работы приобрели художественную ценность и перешли в новую форму.

С развитием современных видов искусств и самого общества, не осталось в стороне и ювелирное дело, которое приобрело новую форму Contemporary jewelry. Это прогрессивное художественное движение, которое, в отличие от обычных практик ювелирного дизайна, является презентацией культуры и настроений современного общества.

Художница Жанна Асанова одна из немногих в Казахстане, кто работает в этом направлении. Ее работы – это больше, чем просто повседневные украшения. Она экспериментирует с материалами, исследуя темы телесности, проживания чувств, борьбы, гендерного равенства и личной свободы. Последние годы Жанна провела в Бельгии, США и Пакистане, а недавно вернулась в Астану.

Авторка Art of Her Асель Омарова поговорила с Жанной Асановой о том, что такое Сontemporary jewelry, как художница нашла себя в этом и о её больших планах развития этого направления в Казахстане.

Жанна, расскажите, как вы начинали свой путь художницы?

Мой первый материал – это металлические замки-молнии. Я сделала огромное асимметричное колье из замков красного цвета и отправилась на какое-то мероприятие. Тогда мы жили в Бельгии, мне было интересно делать разные штуковины из необычных материалов и самой их носить. Я не планировала быть художницей. В тот момент я была увлечена винтажными украшениями, пропадала днями на блошиных рынках, разбирала коробки у старьевщиков на площади Jeu de Balle (Брюссель) и была счастлива изучать европейский винтаж. Я рассматривала застежки украшений, искала информацию о клейме, чистила их и складывала как сокровища.

Я ничего не слышала тогда о направлении Сontemporary jewelry и даже не могла себе представить, что украшения могут быть неносибельными либо создаваемыми только для съемки как арт-объекты. Я была в танке, если так можно сказать. Мне нравилось создавать вещи-украшения, которые с первого взгляда заинтересовывали, вызывали удивление и вопросы. Это был какой-то диалог с людьми. И когда я впервые получила приглашение от одного итальянского художника опубликовать мои работы в одной из его регулярно выпускаемой книге о современных украшениях, только тогда я осознанно погрузилась в тему Сontemporary jewelry.

Направление ваших работ – contemporary jewelry. Это что-то про музейный, галерейный, коллекционный формат ювелирного искусства?

Считается, что данное направление сочетает в себе и формируется на стыке таких смежных областей как современное искусство, мода и ювелирное мастерство. Особенностью концептуального ювелирного дела является его неразрывная связь с критическим дизайном и тем сообщением, вызовом, который он предполагает. Общепринято, что украшения традиционно несут в себе функции украшательства, символизма и ценности их материалов. Так вот направление Сontemporary jewelry размышляет на эти темы и задает вопрос зрителю, а так ли это?

И все же, чем кардинально отличается contemporary jewelry от классического ювелирного искусства?
Для меня основное отличие — возможность вступить в разговор со зрителем, а также высказаться на определенную тему. Ведь украшение может отражать твою политическую позицию, отношение к той или иной социально значимой ситуации, происходящей в стране, выражать протест или рассказывать о личных переживаниях художника. Кроме того, такие украшения могут вызывать самые различные чувства: от восхищения и интереса, до отвращения и возмущения, несогласия с художником. Тогда как традиционное ювелирное искусство больше про эстетику и мастерство ювелира, ценность используемых материалов, красоту и редкость камней.

А ваши работы носибельны?
Не все. Есть украшения, которые вот такого формата (указывает на надетое колье из замков-молний – прим. ред), которые действительно можно носить ежедневно, безболезненно и даже чувствовать себя в них комфортно. И есть серии украшений, которые я делаю только для съемок и выставок.

Например, сейчас мне интересны кольца с использованием огромных камней, кристаллов соли и сахара в сочетании с текстильной основой. Я разработала свою авторскую технику upcycle замков-молний, которые у меня остаются после изготовления других украшений. Два кольца в этой технике я придумала для Brussels Jewelry Week 2024.

Замки-молнии, upcycle… Расскажите больше про ваш творческий процесс и выбор медиума. Откуда берутся идеи?

Сначала появляется идея, о чем будет это украшение, потом я уже думаю, из чего его сделать, подбираю к идее материал, чтобы визуально выразить свои эмоции: что это будет, что у меня есть в доступности, что мне подходит. Часто бывает большой временной промежуток между идеей и реализацией, потому что идею ты вынашиваешь какое-то время и понимаешь, что не можешь найти подходящий материал ни в цветовой гамме, ни тактильно в достаточном количестве. А потом в какой-то момент ты просто случайно видишь материал и думаешь: «Да».

Я люблю собирать объекты на улице, какие-то found objects, сначала не зная, для чего. Вот, например, когда мы жили в Пакистане, на ежедневной прогулке в лесу – там такие тропические леса, неимоверные какие-то растения – я собирала огромные шишки. Там они совсем другие, гигантские, полнотелые. Я просто сгребала их мешками, не знаю зачем. Однажды я нашла цветок, вернее такую капсулу с семенами дерева. Просто мистическая вещь.

Я люблю строительные магазины, ярмарки ремесленников, где я ищу какие-то веревки, проволоку, текстиль, вышивку, какие-то обрезки ткани. Так, в Пакистане однажды я купила несколько мотков веревки, которую делают местные ремесленники из остатков текстиля. Я еще не знала зачем, но мне понравился материал, его фактура, цвет. Позже пришла идея, что сделать. Поэтому сложно сказать, что первично, что вторично здесь. Иногда идеи, иногда материал.

Во что потом превратились шишки, цветы и веревки?

Шишки еще ждут своего часа. Я их привезла. И вместе с шишками кучу других материалов: гималайскую соль в кристаллах и тростниковый сахар, кору деревьев. Капсулы с семенами выразились в серию брошей. Это были цветы в разном состоянии. Знаете, это не цветки, это как будто оболочка от цветов, такая деревянная. Фактура у нее плотная, твердая. Я сначала нашла закрытый цветок, когда гуляла. Подумала: «Ой, какой бутон». Забрала его. Через два-три дня я снова была там и увидела капсулу, наполовину раскрытую. Тоже взяла. Позже я обнаружила третью капсулу, полностью открытую и подумала: «Надо же, это про то, что всему свое время. Есть время, когда ты закрыт, когда ты зреешь, когда ты начинаешь раскрываться. И придет момент цветения. Не надо себя подгонять, надо просто идти в этом направлении, работать, думать, но оно настанет, твое время». И вот тогда я сделала серию брошей «Time to bloom» для выставки в Финляндии.

Ювелирное искусство играет важную историческую роль в нашем регионе. Вспомним казахские традиционные украшения, которые удивляют всех своими решениями и смыслами, заложенными в них. Отражается ли это как-то в ваших работах? Задумывались ли вы о том, чтобы переосмыслить и преподнести национальные украшения как contemporary jewelry?

Однозначно. Вопрос идентификации и поиска своего культурного кода не обошел и меня. Одной из первых серий моих украшений стала серия «Kurak», которая была экспонирована на NYC Jewelry Week 2023. Я сделала текстильные изделия в технике курак с использованием отрезков металлических замков-молний. Основными символами были: треугольник — центр мира, квадрат — земная жизнь, тамга (два кольца в центре колье) — родоплеменной знак аргынов. Я решила добавить машинную строчку, говоря таким образом, что в настоящее время способ ручной стежки практически не используется. Крупные, нарочито заметные стежки «зигзаг» выражали шаги современности на полотне древнего уклада жизни. Для меня использование нетрадиционного материала — замков молний — было своего рода выведением украшения за рамки привычного понимания ремесленных изделий в национальном стиле.

Вы упоминали разные места, где вы жили: Бельгия, Пакистан. Они тоже отражаются на вашем творчестве?
Каждый период знаменует определенное состояние. Это зависит от множества факторов, личных, социальных, даже просто погодных. Знаете, климат и природа, атмосфера страны, города, люди — все это накладывает определенный отпечаток и раздвигает рамки твоих возможностей.

У меня была серия работ, когда мы совместно с пакистанскими ремесленницами, женщинами-вышивальщицами, создавали украшения из вышивки. Традиционно, пакистанские женщины занимаются рукоделием, собираются вместе бабушка, мама, дочери, и разговаривают, вышивают, рассказывают семейные истории. Иногда это один из самых главных источников дохода женщин, живущих в деревнях. У нас был проект, когда мы работали вместе и я показывала этим женщинам, как можно сделать простые украшения с использованием вышивки и минимального количества фурнитуры. Надо понимать, что достать какие-то застежки, бусины, инструменты в отдаленной горной местности не так легко. И основной нашей задачей было найти такой дизайн украшений, который бы позволил женщинам сделать интересные украшения из подручных материалов. Для меня это был благотворительный проект, который принес мне намного больше, чем материальное вознаграждение. Для женщин это было огромным подспорьем — деньги, вырученные от продажи этих украшений. Они могли потратить их на своих детей, на себя, на какие-то свои редкие удовольствия, которые, к сожалению, не могут себе позволить постоянно.

Вы выставляете работы на выставках по всему миру. Расскажите про эти выставки. Как они проходили, какие были впечатления?

Международные выставки, которые считаются самыми крупными и работают в направлении Сontemporary jewelry – это Мюнхенская выставка и New York Jewelry Week, Brussels Jewelry Week и другие. В прошлом году я принимала участие в NYC Jewelry Week. Это было очень волнительно для меня. Позднее я участвовала в других выставках в Соединенных Штатах, Финляндии, Бельгии. Помимо зарубежных выставок я принимала участие в нашем казахстанском проекте Born Nomad и получила премию в номинации «Креативная коллаборация» как раз за серию украшений в технике курак.

Мои работы приняты для публикации в книге итальянского дизайнера (Nicolas Estrada – прим. ред), который публикует каталоги с Сontemporary jewelry. Сейчас я продолжаю участвовать в выставках, отправлять работы. На самом деле это дает мне силы.

К сожалению, в Казахстане пока мало кто знает об этом направлении. Мне хочется дальше работать здесь, рассказывать и продвигать концептуальное ювелирное искусство. За рубежом, в Германии, в Соединенных Штатах в сфере Сontemporary jewelry работают давно. Постоянно проводятся ежегодные недели выставок, резиденции, open-call. Есть целые институты, которые работают только с Сontemporary jewelry. Когда это видишь, конечно, хочется присоединиться.

Какие у вас дальнейшие творческие планы?

Я бы очень хотела развивать направление Сontemporary jewelry в Казахстане. Надеюсь, что у нас появятся выставки и художники, которые тоже работают в этом направлении. И я уверена, что в Казахстане есть те, кто работает с концептуальным ювелирным искусством, но они не всегда понимают, что с этим можно делать, где это можно выставлять. И тем более как это продавать.
Развивая Сontemporary jewelry здесь, можно было показывать наших казахстанских художников в Нью-Йорке, Мюнхене, Брюсселе. К сожалению, о Казахстане не так много знают, особенно о художниках в этом направлении. Было бы здорово делать групповые выставки за рубежом. Это хорошая возможность для наших художников рассказать о себе.

Есть ли у вас видение, как это реализовать?

Есть план. Есть большой план.

Но не расскажете?

К сожалению, не могу пока назвать какие-то конкретные события или даты, но у меня есть идея и мы постепенно движемся к ее реализации. Это, конечно, долгосрочный план. Это не делается за один-два месяца. Я планирую посетить выставку в Мюнхене в конце февраля 2024. Это крупнейшая выставка Contemporary jewelry, идеал, к которому можно стремиться. И думаю, мы будем дальше двигаться в этом направлении и развивать его в Казахстане.

15 декабря, 2023
«Публикация бюджетов может стать правилом, если это будет не единичным прецедентом и все коллеги поддержат»: кураторы и организаторы ALA ART FAIR о скандале вокруг ярмарки

Несколько дней назад мы публиковали репортаж с превью первой международной ярмарки современного искусства ALA ART FAIR. Оказавшись в центре громкого скандала, 4 из 11 заявленных галерей отказались от участия в ярмарке, которая должна была стать главным событием на казахстанском рынке современного искусства и стимулировать его развитие.

Напомним, 1 декабря, накануне закрытого вернисажа ALA ART FAIR, арт-консультант Владислав Слудский опубликовал колонку в интернет-издании «‎Власть»‎, в которой заявил, что Казахстан неэффективно тратит деньги на продвижение туризма через искусство.

Art of Her поговорил с кураторами ALA ART FAIR Олей Веселовой и Санжаром Серикпаевым о возможной коррупции, обвинениях Владислава Слудского и о кураторской концепции самой ярмарки. Нам также удалось взять комментарии у Ирины Харитоновой, директора департамента креативного туризма АО «НК «Kazakh Tourism».

Kazakh Tourism обвинили в нарушении закона об интеллектуальной собственности. Что вы думаете об этом?

Оля: Идея создания ярмарки существовала давно в арт-сообществе Казахстана. Это логичное продолжение развития рынка. На всех развитых арт-рынках существуют ярмарки современного искусства, и чаще всего они называются английским словом fair. Подобные мероприятия нацелены в том числе на международные рынки. И в этом смысле такое название первое, которое приходит на ум. Думаю, что кто бы ни занимался этим проектом, это название все равно примерно к этому пришло. В случае, если нет зарегистрированной товарной марки, то сложно рассуждать о нарушении чьих-либо авторских прав.

Существуют разговоры и о нарушении авторских прав в отношении ярмарки как концепции. Но это тоже звучит несколько непрофессионально, поскольку ярмарка – это международно признанный формат, и это сравнимо с тем, чтобы сказать, что у меня есть права, или я придумал формат выставки, фестиваля или биеннале.

Почему все-таки вы согласились принять участие, осознавая сжатые сроки для реализации профессиональной ярмарки? Знали ли вы о полном бюджете, который выделили в Министерстве туризма и спорта РК?

Оля: Каждый проект, в котором нам предлагают принять участие, мы внутренне оцениваем с точки зрения ценности для среды и для развития инфраструктуры. Нам важно не создавать однодневные мероприятия, а усиливать и развивать рынок. Ярмарка – это именно такой проект. Он нацелен на консолидацию профессионалов_к для формирования рынка и правил игры на этом рынке. С одной стороны, мы находимся в стадии формирования и этим осложнены некоторые процессы, но с другой – это возможность для того, чтобы задать свои правила игры. Мы в той точке, когда можем повлиять на условия и рамки, по которым экосистема искусства будет существовать.

Государство – это не что-то мифическое или отдаленное от нас. Мы его граждане_ки и составляем государство. Мы ощущаем себя частью государства и поэтому считаем важной профессиональной обязанностью вносить свою экспертизу и опыт в проекты, создаваемые государством. Опыт ярмарки этого года вскрыл несовершенство построения взаимодействия между госорганами и профессиональным сообществом. Однако мы надеемся, что это не станет концом сотрудничества, а, наоборот, позволит в дальнейшем более эффективно выстраивать профессиональные связи.

Санжар: Безусловно, мы не знали бюджеты, выделяемые на проведение ярмарки. Мы были приглашены выступить кураторами мероприятия и за свою работу получили наш стандартный гонорар.

Еще были обвинения в копировании дизайна афиши, который, как утверждают некоторые, был взят за основу с проекта ДОМ36 «ART BAZAR».

Санжар: Индивидуальное восприятие субъективно, и лично я не вижу какого-то сходства до степени смешения между двумя знаками. Но если какой-то из авторов считает, что его права были нарушены и скопирован его дизайн, то, наверное, стоит обратиться в соответствующие органы для проведения экспертизы.

Оля: Мы составляли техническое задание для дизайнерки и можем рассказать, какую идею в него закладывали. Задачу мы поставили перед дизайнеркой такую: у нас есть Алматы, в котором проходит ярмарка, то есть должна быть связь с локацией. С другой стороны, должна быть связь с тем, что это выставка-продажа. Третий важный аспект, который мы хотели отразить, – это то, что у нас фокус в этом году на Центральную Азию. Эти три предпосылки легко нашлись в известном архитектурном символе Алматы – входных арках в пространство «АТАКЕНТ». Экспозиционное пространство с входной группой в виде арок – узнаваемый алматинский и центральноазиатский символ одновременно. Коллеги и коллежанки из Кыргызстана и Узбекистана нашли связь с ним.

^{Открытие ALA ART FAIR. Фото: Тимур Епов, Алматы, 2023 г.}

^{Открытие ALA ART FAIR. Фото: Тимур Епов, Алматы, 2023 г.}

На каких условиях проходил отбор галерей? За какой период до открытия ярмарки им было отправлено приглашение?

Санжар: Как всем известно, подготовка началась действительно в короткие сроки, буквально за 2-3 недели до начала ярмарки. Соответственно, все галереи получили приглашение в первые же дни, как только мы составили список.

Что касается отбора, то для нас было важно сделать эту ярмарку в соответствии с международными правилами. Мы привлекали к участию только коммерческие галереи, которые представляют художников_ц. У нас был составлен список всех коммерческих галерей, которые мы знаем по Алматы, Астане, Шымкенту и Караганде. Пытались найти и в других городах, но это было сложно. Сразу же мы переговорили с Ташкентом и Бишкеком.

Оля: Понимая, что сроки достаточно сжатые, мы пытались максимально облегчить задачу для галерей. Мы составили подробное техническое задание, чтобы они представляли, в каком помещении это все будет выставляться, что конкретно от них требуется, какой фокус у ярмарки и на каких условиях все будет проходить. Нам было важно, чтобы они владели максимально полной информацией и только после прояснения всех моментов принимали решение.

В целом, мы очень благодарны, что все откликнулись. Мы считаем, что все хотели поддержать эту инициативу, потому что она действительно важна для рынка и его развития.

Почему крупные игроки арт-рынка отказались от участия в ALA ART FAIR в день превью?

Санжар: Этот вопрос лучше задать самим галереям. Чем они обосновывают свой отказ от участия?

У нас очень узкий круг, тонкая прослойка коллекционеров_к, особенно сфокусированных на современном искусстве Казахстана. Мы постоянно работаем в этом направлении, и этот проект мог стать важным этапом развития класса коллекционеров_к. Пустые стены на ярмарке не показывают нашу среду с хорошей стороны, не дают возможности зрителям познакомиться с казахстанским искусством. В этой связи мы оперативно решили этот вопрос и обновили развеску, немного переформатировали стенды. Все это было сделано из уважения к зрителю, потому что интерес к ярмарке растет каждый день. Мы видим это по количеству людей и упоминаниям в социальных сетях.

Оля: Мы видим данную ситуацию не как конечный результат, а как коллективный опыт для всех участников_ц процесса, включая галереи. В рамках ярмарки был форум, на котором обсуждалось множество проблем нашего рынка. Одним из выводов панельной дискуссии был тезис о необходимости консолидации профессионального сообщества. Перед нами стоит очень много инфраструктурных вопросов, которые невозможно решить в одиночку. Это нехватка потребителя современного искусства, развитие и профессиональное образование для художников_ц contemporary art, нехватка выставочных пространств, закон о меценатстве и многое другое.

Нам бы хотелось, чтобы те галереи, которые ушли с ярмарки, пришли на эти встречи и подняли бы свои проблемы или высказали свою позицию. Пока полноценного диалога не произошло, но мы не будем оставлять попытки создать условия для него.

^{Открытие ALA ART FAIR. Фото: Тимур Епов, Алматы, 2023 г.}

Были ли с ними составлены договоры?

Санжар: Учитывая сжатые сроки, формальные письменные договоры были подписаны не со всеми галереями. Но мы должны понимать, что переписка, в которой было четко выражено согласие на участие, является достаточным доказательством для признания договорных отношений. Тем более, что все галереи привезли и развесили свои работы, подтвердив свое участие и принятие обязательств, при этом у нас подписаны акты приема-передачи всех произведений искусства.

Оля: Мы с пониманием отнеслись к позиции галерей, и, конечно же, дальнейших действий никаких не последует.

Вы остановили свой выбор на площадке Jusan Vibe, которая находится в фойе банка. Говорит ли это о том, что в городе нет соответствующих площадок для проведения подобных международных проектов?

Санжар: Да, безусловно это связано с тем, что в Алматы полностью отсутствует какая-либо инфраструктура для проведения подобных мероприятий. Очень сложно найти большие экспозиционные пространства для искусства, не говоря уже о том, чтобы они были хорошо оборудованы, и поэтому мы решили провести ярмарку в Jusan Vibe. Для демонстрации искусства очень важны условия для его сохранности, правильный свет и доступность базовых инфраструктурных потребностей для зрителей.

Оля: Мы не могли пригласить клиентов_к, например, в какое-то очень андеграундное место. Все-таки ярмарка требует определенного уровня пространства. Jusan Vibe в этом смысле отвечает всем требованиям.

Как вы считаете, почему многие деятельницы и деятели искусств из разных арт-сообществ страны поддержали Владислава Слудского?

Оля: Мы считаем, что вопрос, который поднял Владислав, очень важный, очень актуальный и, наверное, наболевший. Прозрачность в проектах, которые делаются на государственные деньги, – это то, что бы мы сами желали от среды и от государства в целом. Мы полностью поддерживаем стремление гражданского сообщества к прозрачности закупок в госсекторе. Мы тоже налогоплательщики_цы, и нам тоже важно, как тратятся наши деньги.

Как вы знаете, мы сделали заявление, что готовы озвучить свой гонорар, но мы пока не можем этого сделать из-за пункта договора о неразглашении. Если наши партнеры позволят нам, то мы сможем обнародовать свой гонорар. Сейчас проект в процессе, но после его завершения, когда все оплаты будут уже произведены, бюджет будет озвучен.

Мы бы хотели, чтобы это стало правилом. Мы думаем, что и Владислав, и все остальные, кто его поддержал, тоже хотели бы, чтобы это стало правилом для среды, для художественного сообщества. Именно поэтому важно не оставить это единичным прецедентом. Было бы полезно и показательно для всего сообщества, если бы и другие инициативы – выставки, фестивали и мероприятия, проведенные с участием министерств и акиматов, – опубликовали открытые данные о своих бюджетах. Эти примеры бы стали отличным подспорьем для формирования доверия для среды и ее участников_ц.

^{Конференция в рамках ALA ART FAIR. Фото: пресс-служба ALA ART FAIR, 2023 г.}

^{Конференция в рамках ALA ART FAIR. Фото: пресс-служба ALA ART FAIR, 2023 г.}

Важный пункт в любой коммерческой ярмарке — продажи. Есть какие-нибудь цифры за первые дни ALA ART FAIR?

Санжар: Действительно, это очень важный параметр. Ради этого ярмарка и создавалась. Мы счастливы рассказать, что стенд карагандинской галереи Алтын Ғасыр полностью распродан. Наши коллеги из Узбекистана, Hlmrdv Gallery, также продали несколько картин со своего стенда.

Оля: Ярмарки современного искусства устроены так, чтобы еще и пополнить список своих потенциальных клиентов_к. Искусство – это не предмет первой необходимости, чтобы прийти и сразу купить, потому что это нужно прямо сейчас. Это всегда длинный контакт галереи с клиентом_кой. Галереи принимают участие в ярмарках в том числе и для того, чтобы расширить свою клиентскую базу.

Второй момент – это бронирование. Часто на ярмарках коллекционеры_ки во время превью сообщают о своих намерениях приобрести работу и оставляют красные точки. Практически на каждом стенде ALA ART FAIR есть такие метки. Подводить полные итоги еще рано, ярмарка продлится до 12 декабря. Мы надеемся, что еще большинство лотов будут проданы.

Кто был приглашен из международных экспертов? Как они оценили ярмарку?

Санжар: Нам удалось собрать в Алматы уникальный пул международных экспертов_к и журналистов_к. Нам радостно, что каждый из них откликнулся и приехал. Например, у нас был контакт с представителем стамбульской арт-среды Melike Bayik, арт-критикессой и кураторкой the Hitay Foundation. Госпожа Bayik была очень заинтересована казахстанским искусством, и мы начали переговоры об организации в Стамбуле выставки казахстанского искусства.

Elvira Eevr Djaltchinova-Malec из Warsaw Institute for Modern and Contemporary Asian Art рассказала о деятельности своей институции и тренде на азиатское искусство. Кроме этого в планах институции – формирование коллекции искусства Центральной Азии. На ALA ART FAIR Elvira провела ряд переговоров о закупках искусства для своей коллекции.

Оля: Lesley Gray, кураторка и исследовательница, специализирующийся на современном искусстве и музеях стран Персидского залива и Каспийского моря, прочитала лекцию о феномене современного исламского искусства. Менеджер крупной международной Continua Gallery Алексей Афанасьев рассказал о специфике работы галереи и ее особенностях. Continua имеет представительства в Риме, Пекине, Гаване, Сан-Паоло, Дубае и других городах. Они работают с такими именитыми художниками и художницами, как Аниш Капур, Энтони Гормли и Ай Вэй Вэй. Кураторка из Еревана Ева Хачатрян рассказала об их опыте создания и развития Armenia Art Fair.

Форум, проходивший в рамках ярмарки, был открытой площадкой. Прошли ли там обсуждения всех скандальных вопросов? О чем говорили локальные и международные эксперты?

Оля: Помимо обмена опытом от международных экспертов_к одним из ключевых моментов, на наш взгляд, для форума стала панельная дискуссия об арт-рынке Центральной Азии. И здесь через диалог между профессионалами из Кыргызстана, Узбекистана и Казахстана мы постарались найти общее и понять различия в арт-сценах нашего региона. Так, к примеру, закон о меценатстве уже принят в Узбекистане, и, безусловно, это выгодно скажется на развитии коммерческой составляющей арт-среды в Ташкенте. Много мы говорили и о формировании единого культурного кода Центральной Азии, где искусство имеет ключевое значение.

^{Открытие ALA ART FAIR. Фото: Тимур Епов, Алматы, 2023 г.}

^{Открытие ALA ART FAIR. Фото: Тимур Епов, Алматы, 2023 г.}

Понятно, что быть первым — не просто. Что бы вы изменили в своем подходе к работе над ярмаркой?

Санжар: Мы хотели бы, чтобы сроки подготовки к ярмарке были длиннее, чтобы это была понятная работа с международными экспертами и с формированием пула коллекционеров_к, а также и с приглашением более широкого круга галерей из разных стран Центральной Азии.

Хорошо бы было, чтобы такие проекты получали финансирование не на один год, а как минимум на пять. И чтобы можно было вот это пятилетнее планирование скорректировать и тогда все правильно подготовить. Мы надеемся, что опыт участия в этой ярмарке со стороны государства подтолкнет к пересмотру процедур формирования государственной поддержки и планирования.

Что бы вы хотели добавить в конце нашего разговора?

Оля: В ходе дискуссий о бюджете ярмарки, как нам кажется, мы забыли о главном, а именно об искусстве и общей концепции мероприятия. Нами, как кураторами, в этом году был предложен фокус на Центральную Азию. В этом решении есть несколько уровней.

До февраля 2022 года наш регион во многом идентифицировал себя как постсоветский. Между тем война в Украине обозначила конец постсоветской эпохи. И мы встали перед лицом самоидентификации. Одним из ответов на поиск идентичности, безусловно, является наша общая центральноазиатская культура и история.

Через демонстрацию художественных произведений мы хотим рассказать о том, что нас объединяет и подчеркнуть культурно-исторические особенности нашего региона. Преодолевая административные границы, культура и искусство способны выстраивать тесные связи между людьми, стирать условности и расстояния. Осмысляя наше общее прошлое, мы хотим поделиться с миром нашим настоящим. Представляя площадку для авторов_к Центральной Азии, мы предлагаем зрителям погрузиться в процесс формирования идентичности нашего региона, мы хотим сфокусироваться на нашей общности, узнавая особенности друг друга.

Санжар: На ярмарке представлено более 70 работ как молодых художников_ц, так и уже известных и признанных далеко за пределами региона. Галереи представили картины, гобелены и скульптуры Сакена Гумарова, Сауле Сулейменовой, Абдрашита Сыдыханова, Рашида Нурекеева, Алексея Уткина, Шамиля Гулиева, Евгения Фридлина, Алмагуль Менлибаевой. Наши гости из Бишкека привезли редкую графику кыргызских художников Теодора Герцена и Аркадия Осташова, а также молодых бишкекских художниц, исследующих фемповестку. Коллеги из Ташкента показали талантливых представителей нукусской школы из Каракалпакстана Темура Шардерметова и Саламата Бабаджанова, за творчеством которых стоит следить, и других художников узбекской сцены.

Во время открытия мы познакомились с новой алматинской галереей Aizakhan, которая с удовольствием приняла приглашение участвовать в ярмарке со своими работами.

Цены на работы варьируются от 80 до 8000 долларов, этот формат привлекает как начинающего, так и искушенного коллекционера_ку.

^{Открытие ALA ART FAIR. Фото: Тимур Епов, Алматы, 2023 г.}

Редакция Art of Her также обратилась за комментариями в Kazakh Tourism. На наши вопросы ответила Ирина Харитонова, директор департамента креативного туризма АО «НК «Kazakh Tourism».

Kazakh Tourism обвинили в нарушении закона об интеллектуальной собственности. Как вы прокомментируете это?

Что касается авторских прав, обвинения об их нарушении считаем беспочвенными, так как согласно п. 4 ст. 6 Закона Республики Казахстан «Об авторском праве и смежных правах» авторское право не распространяется на собственно идеи или концепции. Повторно отмечаем, что подходы по проведению подобного мероприятия обсуждались с разными представителями креативного сообщества. Программа и название мероприятия были утверждены в стенах нашей компании. В целом арт-ярмарки не являются новеллой и используются повсеместно в мире. Только в этом году Kazakh Tourism организовал участие казахстанских художников в двух арт-ярмарках в г.г. Париж и Стамбул. Подобного формата ярмарки проводятся в мировых столицах современного искусства от Майами до Базеля и Гонконга. Поэтому назвать это уникальной идеей ни по формату, ни по содержанию нельзя. Авторских прав на подобное мероприятие ни у кого нет. В целом по обвинениям и распространенной информации мы ожидаем юридическую оценку перед тем, как предпримем дальнейшие шаги.

Почему кураторы ярмарки были определены всего за месяц до открытия ALA ART FAIR?

Кандидатуры кураторов были согласованы после подписания договора с поставщиком, который был заключен по результатам повторного проведения тендера в ноябре 2023 года. При этом работа с потенциальными кураторами, галереями и приглашенными экспертами велась в течение нескольких месяцев с момента одобрения бюджета на проведение ивента.

Почему крупные игроки арт-рынка отказались от участия в ярмарке в день превью?

По версии самих галерей (Aspan Gallery и Pygmalion Gallery), предоставленной нам перед открытием, их художники, чьи картины были выставлены на ярмарке, не захотели ассоциироваться с возможным «скандалом». Мы относимся с уважением к именитым художникам и их репутации и ни за что бы не пригласили их на мероприятие, которое имело бы хоть намек на плохую «историю». Очень жаль, что их представители поспешно сделали выводы и отказались от участия.

Нас вдвойне огорчает такое положение дел, ведь искусство – это в первую очередь про диалог и про доверие. Сложно планировать долгосрочные отношения, когда на ранних стадиях сотрудничества возникают такие недопонимания. Хотя с этими галереями, мы считаем, мы начали доверительные отношения, ведь не более чем несколько месяцев назад именно они принимали участие в международных ярмарках за счет государства.

Ранее в этом году Kazakh Tourism организовала участие казахстанских художников на ярмарках современного искусства Asia Now (Париж), где была представлена галерея Pygmalion Gallery, и Contemporary Istanbul (Стамбул), где представлена была галерея Aspan Gallery. На обеих этих международных ярмарках были реализованы картины наших казахстанских художников.

Какое развитие ALA ART FAIR вы видите в будущем?

Развитие современного искусства и туризма взаимосвязано. В мире существует отдельное направление – арт-туризм. Как мы отметили ранее, в этом году участие казахстанских художников было организовано в рамках продвижения креативного туризма при содействии Министерства туризма и спорта, национальной компанией Kazakh Tourism на таких площадках как Asia Now и Contemporary Istanbul. На АLA ART FAIR мы видим гостей, с которыми познакомились на этих ярмарках. В первый же день закрытого вернисажа ярмарки были раскуплены выставленные работы Евгении Казаковой, Петра Кишкиса и Фаннии Исламовой.

Появление на локальном арт-рынке профессиональной ярмарки – это один из важных признаков становления и развития рынка современного искусства в Казахстане, а также привлекательное событие для арт-туризма.

В планах на 2024 год проведение арт-ярмарки ALA ART FAIR не предусмотрено, так как изначально мы закладывали идею ярмарки как мероприятия, проводимого раз в два года. При этом надеемся, что в Министерстве культуры и информации, куда теперь относятся креативные индустрии, будут поддерживать подобные мероприятия.

8 декабря, 2023
«Мы осознавали коммерческий контекст, в котором была организована выставка» — Slavs and Tatars о выставке на Asia Now

С 19 по 22 октября в Париже в девятый раз прошла ярмарка современного азиатского искусства Asia Now, в рамках которой была организована выставка «Parcours / Бағдар», посвященная текстильным практикам Центральной Азии под кураторством художественно-исследовательской группы Slavs and Tatars.

Ранее Art of Her уже публиковал обзор на выставку от кураторки Дильды Рамазан, в котором она рассказывает, почему региональная репрезентация Центральной Азии от Slavs and Tatars получилась не самой удачной.

Неделю назад мы получили ответное письмо от группы Slavs and Tatars, в котором они ответили на критику и вышли на конструктивный диалог с авторкой. Специально для Art of Her Дильда Рамазан поговорила с коллективом о прошедшей выставке, процессе отбора художников_ц и влиянии коммерческой ярмарки на экспозицию.

Ответное письмо Slavs and Tatars

В духе дебатов и диалога, который лежит в основе любой хорошей критики, мы хотели бы затронуть некоторые моменты, на которые вы ссылаетесь в статье. Прежде всего, коммерческие художественные ярмарки – это не место для размышлений и нюансов, которых, как вам показалось, не хватает нашему гостевому кураторству на Asia Now. Вы сами признали это в своей статье. На наш взгляд, ярмарки – это прежде всего акселераторы, где приоритетом является либо идентификация художника_цы, произведения искусства, его цена и доступность, либо создание сети для продвижения карьеры художника_цы. Это может показаться грубым или недостойным, но, увы, такова реальность сегодняшнего арт-рынка. Как художникам_цам, сильно интересующимся дискурсом, для которых феноменологический, эмоциональный опыт является приоритетом, нам также пришлось смириться с растущей важностью рынка и его детища – художественных ярмарок – и их ролью во вписывании работ художника_цы в историю искусства.

Главная причина, по которой мы приняли приглашение стать кураторами Asia Now, – предоставить коммерческий аналог и платформу чисто институциональному проекту, который был представлен в CHAT в Гонконге ранее в этом году и запланирован на следующий год в Центре современной культуры «Целинный» в Алматы. По таким показателям, как заметность, внимание журналистов_к, кураторов_к, коллекционеров_к к работам художников_ц и размещению работ участвующих художников_ц (как с кураторской «выставки», так и галерей, представляющих некоторых из этих художников_ц) в частных и публичных коллекциях, мы можем скромно сказать, что это был успех.

Что касается сложности и нюансов, которые мы стараемся привнести в любое взаимодействие с нашим регионом и нашу работу, гостевая общественная программа, курируемая Центром современной культуры «Целинный», предложила это в достаточном количестве. Работы историка Нари Шелекпаева, художницы Саодат Исмаиловой, не говоря уже о ведущих галереях Астаны и Алматы, среди прочих, позволили получить важное и комплексное представление об арт-сценах Центральной Азии с институциональной, академической и коммерческой точек зрения.

Ваше утверждение о том, что сопоставление «мотыльков из войлока» Назили Нагимовой с работами Асхата Ахмедьярова о трагедиях «Кантар-2022» служит только эстетизации насилия, оказывает плохую услугу работам госпожи Нагимовой. Они не являются чисто декоративными и не лишены политического значения: на самом деле, мы считаем, что сочетание их с работами господина Ахмедьярова еще больше подчеркивает символику мотылька как знаменующего трансформацию, а также гниение, что намекает на насилие, которое жители Алматы испытали в результате январских событий.

^{сверху работа Назили Нагимовой, снизу — Асхата Ахмедьярова}

^{сверху работа Назили Нагимовой, снизу — Асхата Ахмедьярова}

Наконец, включение работ Наззи Беглари было преднамеренным вторжением прикладного искусства в область, часто предназначенную для изобразительного искусства. Ее инсталляция, наряду с триптихом Гульнур Мукажановой, дает четкое представление о силе искусства и ремесел Центральной Азии, способных выделяться на довольно внушительном, монументальном, величественном фоне Парижского монетного двора. В дополнение к тому, что кафтаны/чапаны Диляры Каиповой были установлены в другом пространстве и с отличным освещением от того, что было у работ Наззи Беглари, была также предоставлена дополнительная информация в виде легенды и биографии каждого художника.

Почему вы решили представлять Центральную Азию на Asia Now 2023 через текстиль?

Этот проект в некотором роде является продолжением выставки, которую мы курировали в феврале прошлого года в Mill6chat (Гонконг) в учреждении, специализирующемся на сохранении и переработке текстиля. В ходе этих исследований мы заинтересовались разнообразием технологий, позволяющих производить текстиль в Центральной Азии, в частности, икатом, чей эффект мерцания, почти химерный, стал отправной точкой для метафорического исследования для нашей выставки, а также оригинальное предложение кураторки Юлии Сорокиной. Slavs and Tatars всегда интересовались ремеслами как способом отвлечь основное внимание, уделяемое художнику в западных обществах, и отделить идею новаторства от индивидуализма, столь распространенную в современном искусстве. Интересуясь текстилем, его методами производства и распространения, мы также заинтересованы в том, чтобы отвлечься от очень “изящного” взгляда на текстиль и переосмыслить их социальную и политическую роль в современном обществе.

Как проходил отбор художников и художниц, участвующих в выставке?

С 2018 года в Slavs and Tatars происходит процесс институционализации: вместе с Pickle Bar, программой наставничества-резиденциями, в которой приняли участие более 30 профессионалов из нашего региона, что также позволило нам поддерживать контакты с другими художниками_цами, и некоторые из авторов_к, которых мы пригласили к участию в выставке, уже были приглашены на предыдущий проект в Гонконге под названием «Clouds, Power and Ornament». В рамках подготовки к ней мы лично посетили мастерские художников_ц в Бишкеке, Ташкенте и Алматы в 2022 и 2023 годах, а также провели онлайн-встречи с художниками_цами из диаспор.

Как вы интерпретируете название «parcours» (parcours с французского переводится как «маршрут»)?

После нескольких предложений по названиям достаточно много раз упоминался термин «кураторский маршрут» для обозначения обстановки, в которой проходила выставка: специальный проект на ярмарке современного искусства. Этот термин также относится к пути, а также к чему-то нестатичному, расстоянию между двумя точками (входом на ярмарку и торговой частью).

В чем заключалась основная сложность этого проекта?

Найти способ придать работам их автономию в контексте очень сложной сценографии Парижского монетного двора.

В какой степени коммерческий характер ярмарки повлиял на экспозицию?

Мы с самого начала осознавали коммерческий контекст, в котором была организована выставка. Однако нам показалось важным внести более критический аспект в общественную программу. Мы пригласили Центр современной культуры «Целинный» предложить программу, касающуюся проблем искусства и культуры в Центральной Азии, проблем деколониальности. Идея заключалась в том, чтобы создать реальную платформу для обсуждения этих тем.

Как проходила работа над сценографией?

Как упоминалось ранее, приоритетом для презентации в коммерческом контексте является демонстрация работы. При условии, что это не противоречит целостности произведений и не нарушает ее. В случае с Парижским монетным двором мы можем работать только с местами, а не против мест.

Не показалось ли вам присутствие юрты на афише и на самой ярмарке экзотизирующим для образа региона ?

Учитывая дождливую погоду, порывистый ветер и периодические дожди в дни ярмарки, присутствие юрты было в основном удобным и гостеприимным. Если бы она была исключительно декоративной и не имелось бы возможности ею пользоваться, возможно, мы могли бы увидеть ее под этим углом. Но это было не так.

Обложка: Molla Nasreddin the antimodern, 2012, fibreglass, lacquer paint, steel, 180 × 180 × 80 cm. Installation view at Yinchuan Biennale, 2016.

28 ноября, 2023
«Я не делаю никаких политических работ»: Галымжан Балсары об уличном искусстве и его свободе в Казахстане

Стрит-арт, или уличное искусство — одна из самых ярких и недопонимаемых тем среди казахстанского общества. Направление, которое зародилось от классических нью-йоркских граффити-райтеров в 1970-1980-х годах, остается сложным для восприятия местными и сравнимо ими с обычным вандализмом, без приставки «арт».

Граффити, муралы, теги, постеры, рисунки на асфальте — все это – уличное искусство, которое, по мнению некоторых историков, начинает свой отсчет от наскальных рисунков первых людей и настенных объявлений в Древней Греции. Возможно, это именно тот вид искусства, который сопровождает человечество всю его жизнь.

В современном мировом контексте стрит-арт стал символом свободы и борьбы. Голосом человека, не подвластного ни деньгам, ни власти. Но истеблишмент все же пытается обуздать уличное искусство и его деятелей, активно подкупая художников для создания пропагандистских муралов.

Берлин, Майами, Лондон, Киев, Варшава – столицы мирового стрит-арта, которые привлекают не только художников со всего мира, но и многочисленных туристов. Могут ли Алматы, Астана или Караганда стать новыми мировыми центрами притяжения уличного искусства?

Главный редактор Art of Her Рус Бикетов поговорил с алматинским уличным художником Галымжаном Балсары об истории стрит-арта, свободе в период Жаңа Казахстана и смыслах, которые не всем понятны.

Что для тебя стрит-арт? Существует ли он в своем традиционном представлении в современном Казахстане?

Что для меня стрит-арт? Мне кажется, это какая-то около маркетинговая история, потому что я ссылаюсь всегда на западных художников, кто начинал двигаться в этом. Но если брать саму историю, обратиться к корням, то принято разделять граффити, стрит-арт, мурал-арт и паблик-арт.

То есть это подразделы уличного искусства?

Я бы так не сказал. Граффити-райтеры не считают себя стрит-арт-художниками. Между ними большая разница. Да, корни одни, но цели фактически разные. В первую очередь, граффити – это про проявление истинного эго. Это очень субкультурное движение, где прочитать твои буквы и стиль могут только те, кто сам занимается этим. Их цель – стать знаменитым, но в своей среде, среди тех, кто это понимает.

Условно говоря, стать королем улиц…

Да. Король улиц, король стиля – это все оттуда идет. В целом, граффити тесно связано с хип-хопом, где тоже есть этот соревновательный эффект. Почему граффити эволюционировало? Потому что на одном блоке либо на одном вагоне ты оставил свое имя, сделал это классно и ушел. Приходит следующий и старается сделать еще круче. От этого и идет рост. Начинали все с теггинга, с простых закорючек, а дальше стали экспериментировать и добавлять обводку, менять цвета, дополнять какими-то иллюстрациями из комиксов. В целом, они дошли до пика развития. Уже после пошла вторая волна, которая появилась в Европе, в Германии, после выхода документальных фильмов.

Поэтому стрит-арт вдохновлен граффити, но он никак не является граффити. Граффити – это написание букв, своего имени.

Посмотреть эту публикацию в Instagram

Публикация от Galymzhan Balsary (@gammaoverdoze)

Первоисточник стрит-арта – граффити. Верно?

Да, можно так сказать. Если мы вспомним Нью-Йорк 70-80-х годов XX века, там как раз таки с этого все и началось, с граффити. Позже французский художник Блек ле Рат вдохновился нью-йоркским граффити, но не мог писать его в классическом проявлении, и тогда он сообразил, что можно сделать трафарет и тот же баллончик с краской. Кстати, именно Блек ле Рат – первый, кто начал рисовать крыс, а не Бэнкси, как многие считают.

Потом настал период, когда первопроходцы граффити-культуры были на пике популярности, их работы выставляли в галереях, а коллекционеры покупали за большие деньги.

Если брать стрит-арт, то переходный период был связан с Жан-Мишелем Баския. Он не писал классические буквы, а наносил баллоном какие-то выражения, провокационные мысли, идеи. У него был никнейм SAMO, или same old shit. Его фишка была в том, что он понимал, что нужно привлекать внимание не где-то на блоках в гетто, а в Манхэттене, в дорогом районе. Это притянуло к нему очень сильное внимание. Еще был Кит Харинг, такой же яркий представитель из нью-йоркской школы. Он тоже был вдохновлен идеей, что можно свободно доносить свои мысли через использование той же техники.

А что происходит у нас? Как развиваются граффити и стрит-арт? Если я правильно понимаю, то в Казахстане эти направления существуют около 25-30 лет, верно?

Ну, если брать граффити, то да. Те, кто начинал с граффити, почти не остались в этом направлении. Одними из первых были Repas, тогда они назывались Street Art Production. В целом, если про стрит-арт говорить, то мне нравится само понятие, которое ввели художники из России – художники уличной волны. То есть это все те, кто когда-то начинал с классического граффити, а после перешел в графический дизайн или в стрит-арт. И в целом, они как будто создали новый язык взаимодействия с пространством.

Да, но это в России, а  что у нас? Появился какой-то свой уличный язык?

У нас, мне кажется, нет. Во-первых, очень мало людей, кто занимается классическим граффити. У нас в целом как бы это все перемешано: и граффити, и стрит-арт. Я сам начинал с того, что рисовал буквы, был граффити-райтером. Но потом я понял, что, блин, я дойду до какого-то предела, и мне станет скучно. И поэтому я начал интересоваться стрит-артом. То есть где-то использовать трафареты и один образ носорога.

Первый, кто у нас стал суперзвездой в стрит-арте,  – это, наверное, Паша Кас . Он действительно задает глубинные вопросы с очень большими смыслами. Он не играет на этих темах, а пытается донести до людей важные экологические, социальные и политические проблемы. Раньше у нас никто этого не делал, он был первым. Как мне кажется, Паша проверял, насколько можно растянуть у нас вот эту штуку с цензурой. И у него получилось!

^{Галымжан Балсары и Марат Ягфаров во время перформанса в Almaty Gallery в рамках фестиваля молодых художников FOYA. Фото: Time.kz / Роман Егоров, 2019}

^{Галымжан Балсары и Марат Ягфаров во время перформанса в Almaty Gallery в рамках фестиваля молодых художников FOYA. Фото: Time.kz / Роман Егоров, 2019}

^{Галымжан Балсары и Марат Ягфаров во время перформанса в Almaty Gallery в рамках фестиваля молодых художников FOYA. Фото: Time.kz / Роман Егоров, 2019}

Если говорить в контексте Жаңа Казахстана, что-то изменилось? Ты чувствуешь эту свободу?

В целом, я сейчас занимаюсь растягиванием этого момента — момента с цензурой и допустимым количеством работ в городской среде. У многих, кто приезжает, такое ощущение, что я забираю пространство. То есть здесь такая история, что ты где-то сделал работу, и это уже твоя стена. Ты ее пометил. Но сейчас я стал замечать, что в центре Алматы их начали активно закрашивать. Не знаю, с чем это связано.

У тебя тоже была забавная история с носорогом, когда его закрасили портретом президента Касым-Жомарта Токаева.

Да, классная история, в которой сама стена обретает историю. Мне кажется, что там решил кто-то поприкалываться. Там до этого была другая работа, которую плохо закрасили, и остались видны контуры. Они даже в цвет не попали. Я решил, что было бы классно сделать там что-нибудь. Но буквально через четыре дня мою работу закрасили.

Но если рассмотреть этот вопрос с другой стороны. С точки зрения закона, то, что вы делаете, – вандализм, порча городского имущества. Соответственно, чтобы устранить это и привести стену в первоначальный вид, местные власти используют деньги налогоплательщиков из городского бюджета – закуп краски, валиков и услуги рабочих.

Ну, как мне кажется, там очень много моментов, связанных с коррупцией. Я бы не сказал, что там народные деньги уходят на это. Скорее всего кому-то из частников отдают приказ, и он закрашивает стены, даже не попадая в цвет.

При этом я хочу отметить, что выбираю уже уродливые места или те, которые меня визуально раздражают. Например, реклама наркотиков или слабые тэги других ребят. Если местные власти ничего с ними не делают, то в игру вступаю я, чтобы хоть как-то закрасить это.

Я, в принципе, не люблю вандалить, оставлять работы на какой-то частной собственности. Я выбираю те стены, которыми никто не занимается в городе, на них не обращают внимание.

^{Галымжан Балсары. Фото: Instagram @gammaoverdoze}

Ты известен своими изображениями носорогов по всему городу. Почему носорог?

Изначально у меня была просто идея начать двигаться в сторону стрит-арта, и я искал образ. И вот я его нашел через это животное. С января 2020 года я оставляю его как свой знак или лого. Это та же история, что и про граффити, когда ты оставляешь свой никнейм, то есть им вы показываете: я здесь был.

Сколько таких твоих носорогов насчитывается в Казахстане?

Сначала я думал, что дойду до 50 и все, расходимся. Потом понял, что можно и до 100 дойти. На сегодняшний день их около 120.

Но сейчас, я думаю, возможно, будет какой-то переходный период, потому что одни и те же инструменты уже немного надоедают. Хочется экспериментировать.

Можно ли сказать, что твои носороги появляются не только для того, чтобы заявить о себе, но также подчеркнуть какую-то проблему?

Бывает и такое. Я переживал насчет родного города – Экибастуза, когда там зимой 2022 года люди остались без отопления. Я нарисовал одного носорога, посвященного этой проблеме. Затем у меня есть несколько носорогов, которых я сделал на Арбате. Они посвящены Дархану Джузу, который скоропостижно скончался в феврале 2023 года. Я хотел запечатлеть память о нем через мои работы. На каждой из них я написал название треков, которые были в его альбоме.

^{Носорог Галымжана Балсары в Алматы в июле 2022 года. Фото: Instagram @villagekazakhstan}

^{Портрет президента Казахстана Касым-Жомарта Токаева на месте носорога Галымжана Балсары в июле 2022 года. Фото: Instagram @villagekazakhstan}

Все-таки трушный стрит-арт легальный или нелегальный?

Нелегальный. 100%. Это все равно делается не в дневное время. Это не согласовывается ни с кем. Мне кажется, в этом и кайф, что он делается нелегально. Тут больше про ощущение свободы, отсутствие цензуры. И мне кажется, это какая-то борьба. Борьба за равноправие, за пространство.

Но несмотря на антитрадиционный настрой, именно большие люди из элитарного круга решают, кто, где и за сколько будет продаваться. Получается, что уличное искусство зависимо от традиционных институций? Если бы тебе сейчас сообщили, что твою работу хотят выставить на аукционе Sotheby’s или Christie’s, ты бы согласился играть по их правилам?

Думаю, да. Но у нас не особо развит рынок, и хотелось бы создать какой-то прецедент, чтобы на самом деле и это случилось. Но да, мне нравится стрит-арт именно как инструмент, чтобы показать, что, помимо этого, я делаю и многое другое. Казахстана нет в истории искусств. У Казахстана нет прям ярких представителей стрит-арта или граффити, известных за рубежом. И хотелось бы создать вот эту движуху и сказать: мы есть. Помимо этих носорогов, я еще рисую и на холстах, я могу организовывать выставки. Но чтобы заявить о себе миру, нужен какой-то новый язык. Вопросы, которые меня сейчас интересуют, – это деколонизация и то, кто мы сейчас, кем мы являемся.

Но теряют ли свой смысл стрит-арт-работы, когда переносятся из уличного пространства в галерейное? Все-таки это история, которую ты создаешь вокруг городской среды.

В первую очередь, можно сказать, что стрит-арт невозможен в галерейном пространстве.  Работы теряют свою энергетику и теряют свой смысл. Поэтому я как бы разделяю, где я делаю что-то для галереи, и то, что я делаю на улице. Здесь четкое разделение.

Да и звучит это абсурдно. Ну как это может быть уличным искусством, если вы его поместили в галерею, в определенные рамки? У стрит-арта нет рамок, он ограничен только городским пространством.

22 ноября, 2023
Кураторка Дильда Рамазан: «Я считаю, что в Казахстане вообще плохо с критической дистанцией»

В Караганде прошла персональная выставка Сауле Дюсенбиной «Əкем мені түсінеді, мен əкемді түсінемін» («Папа понимает меня, я понимаю папу»).  Эта экспозиция — рассуждение о желании двух близких людей понять друг друга, несмотря на разницу поколений и языковой барьер. Сауле посвятила выставку своему отцу – Марату Дюсенбину, который написал автобиографическую книгу на казахском языке о своем послевоенном детстве. Именно через эту книгу художница училась понимать папу и родной язык. Созваниваясь по видеосвязи с сестрами, они подолгу обсуждали разные главы книги, мысли, слова, чтобы перевести их на русский и расширить круг читателей.

В экспозицию вошли графика, инсталляция и видео-арт. В своих работах Сауле Дюсенбина проиллюстрировала фрагменты книги и написала текст молоком, а позже над огнем проявила данные фрагменты. Обрывочно и неравномерно, удивительно подобно тому, как новый язык обретает форму и содержание в голове человека, словно проявляясь.

Все работы — это видео-арт, на котором художница со своей семьей переводит литературу отца, графика, написанная молоком, рисунки, коллажи и инсталляция в виде дороги из книг — говорят нам о «мостах» между людьми из разной языковой среды и культуры. О возможности их выстроить толерантно, через внимание к общему прошлому.

Выставка Дюсенбиной очень личная, но при этом удивительно остросоциальная. Именно сейчас, когда тема изучения казахского языка, наконец, обрела четкую позицию и перспективы, проявилась ее концепция, благодаря которой вся экспозиция – это разговор не только о дочери и отце, но также о «старом» и «новом» Казахстане, о желании узнать, изучить и понять свой культурный код, о возможности говорить об этом открыто и честно. И честность здесь — ключевой момент. Честность – это признание того, что сначала казахский язык дискриминировали, затем игнорировали и только сейчас, с появлением нового поколения патриотичной молодежи, ориентированной на трехъязычие, он снова обрел популярность и статус.

Интересно, как современная повестка отразилась в истории создания выставки «Əкем мені түсінеді, мен əкемді түсінемін». Изначально художница планировала назвать ее: «Я не понимаю папу, папа не понимает меня», но во время подготовки экспозиции Сауле осознала, что теперь они точно понимают друг друга.

Кураторкой выставки выступила Дильда Рамазан, которая представляет поколение молодых и независимых деятельниц искусств нашего региона. Авторка Art of Her Лариса Карчевская посетила выставку «Əкем мені түсінеді, мен əкемді түсінемін» и поговорила с Дильдой о концепции персонального шоу Сауле Дюсенбиной, языковом контексте в Казахстане и важности переосмысления прошлого.

Дильда, расскажи, пожалуйста, о вашей концепции: понимали ли вы сразу, насколько актуальна тема выставки Сауле?

Да, актуальность высказывания Сауле мы обе понимали сразу. Честно говоря, я и решила присоединиться к проекту именно из-за того, что увидела, насколько важна тема, которую Сауле хотела поднять своей выставкой. Думаю, учитывая сегодняшний социально-политический контекст, в принципе все осознают важность языкового вопроса в Казахстане, не только художницы и художники.

Языковой контекст сейчас действительно важен. Кто-то упрекает общество в незнании казахского языка, кто-то — в  несправедливости этих упреков: ведь не у всех были возможность и языковая среда, чтобы его выучить. Как ты сама к этому относишься?

Я считаю вопрос изучения казахского сейчас ключевым для формирования именно казахстанской нации. При этом я согласна, что говорить об этом нужно без морализаторства или шейминга, а наоборот, поощряя все попытки лучше освоить казахский.

Если говорить о современном искусстве Казахстана в целом, то тема культурного кода и самоидентификации волновала художниц_ков с первых дней независимости страны. Как ты думаешь, чем отличаются искусство и исследования нового поколения художниц_ков от тех, что работали, скажем, двадцать лет назад?

На мой взгляд, молодое поколение казахстанских авторок и авторов уже полностью ощущает себя включенным в глобальную ситуацию. Иными словами, если пионеры казахстанского современного искусства все испытывали своеобразный голод из-за советской политики закрытости, то сегодняшние художницы и художники имеют привилегию доступа к абсолютно любому знанию. Это сильно влияет на самоощущение и взгляд на жизнь, а также на искусство.

Вопрос о советском прошлом. Хотят ли молодые художницы_ки и кураторки_ы Центральной Азии переосмыслять советское прошлое их родителей? Ведь в этой теме тоже много споров и недопонимания между поколениями.

Да, темы переосмысления советского и имперского опыта, а также сопряженной с ними колониальности сегодня кажутся центральными для молодых художниц_ков и кураторок_в региона. Однозначно я вижу большое желание говорить о неудобном прошлом и вместе разбираться в нем.

И закономерный вопрос: надо ли переосмыслять это прошлое?

Я считаю, что в Казахстане вообще плохо с критической дистанцией, поэтому я поощряю любые попытки переосмысления истории, как личной, так и коллективной.

Кстати, ты сама участница трех коллективов, расскажи о них и предмете их исследований?

Они все так или иначе пытаются осмыслить наше прошлое и настоящее. Коллектив МАТА я соосновала со своими подругами и коллежанками в 2020 году. Он базируется в Алматы и работает преимущественно с казахстанским контекстом. Исследовательская группа DAVRA – это инициатива узбекистанской художницы Саодат Исмаиловой, которую она начала в 2021 году. Именно тогда я и присоединилась к ней. DAVRA имеет региональный фокус и пытается через практики искусства строить мосты между всеми культурами Центральной Азии. Третий мой коллектив Beyond the Post-Soviet географически очень разбросан, так как пытается работать с контекстом той огромной территории, которую составляли бывшие советские страны.

Если посмотреть на современных художниц_ков стран Центральной Азии, то можно отследить общие черты, характеризующие их работы. Это зачастую тема национальной идентичности, культурного кода, памяти. Что еще?

Я думаю, также во всех работах центральноазиатских художников есть размышление о свободе. Свободе выражать себя как личностей, а также как граждан.

И заключительный вопрос. Ты сейчас находишься в Европе, по учебе. О чем говорят институции и художницы_ки там, какие темы сейчас актуальны на Западе и какое у нас есть принципиальное различие с ними?

На Западе, по сравнению с Казахстаном, более слышны голоса, говорящие об экологической ситуации и, пожалуй, о квирности, небинарности. Также есть обращение к нечеловеческому опыту – животные, различные явления, машины, и т.д. Но при этом активно присутствуют и дискурсы, распространенные и в нашей стране, – сопротивление (нео-/пост-)колониальному насилию и политические свободы.

Совриск Казахстана обрело свою независимость вместе со страной в начале девяностых. Прошло путь от «старого» Казахстана к «новому» и вот сейчас, когда институционально, благодаря строительству нового Музея, у него появится свой дом, мне кажется, оно, наконец, обретет положенный ему статус. Ведь художники, являясь частью гражданского общества, очень честно говорят о том, что важно прямо сейчас.

9 октября, 2023
«В Караганде нет музея современного искусства, а потребность в нем есть» — кураторка Лариса Карчевская об открытии НеМузея современного искусства «The Steppe»

Карагандинская кураторка Лариса Карчевская работает над созданием регионального проекта Non-Museum of Modern Art «The Steppe» (НеМузей современного искусства «Степь»). НеМузей может иметь большое значение для арт-сцены Караганды, ведь это проект, целью которого станет поддержка и развитие современного искусства. Отсутствие музейных институций или мероприятий, посвящённых современному искусству, натолкнули Ларису на мысль о создании связующего звена между зрителем и деятельностью современных казахстанских художников. Ключевой особенностью такого НеМузея является его независимость от конкретного места и пространства — для экспозиции работ будут использоваться различные локации по всему городу. НеМузей также предлагает научно-исследовательскую и образовательную программы, в рамках которых будут организованы мероприятия для обсуждения актуальных тем в искусстве Казахстана и мира, а также художники и их творческие направления.

Первым проектом НеМузея будет организация онлайн-выставки под названием «Ощущение земли. Современная казахстанская идентичность», где произведения искусства будут представлены в специальной виртуальной галерее, доступной для зрителей из разных уголков мира. Организаторы уже объявили Open call для участия в выставке. Приглашаются художники_цы и коллективы со всего мира, интересующиеся культурой и общественной жизнью Казахстана. Центральный вопрос выставки: что формирует личную идентичность современного жителя Казахстана? Участники могут работать в различных направлениях: цифровое искусство, мода, искусственный интеллект, фотография, NFT, аудио- и видеоарт, а также текстовые формы.

Авторка Art of Her Евдокия Сорокина поговорила с Ларисой Карчевской об идеях и целях НеМузея, перспективах регионального проекта, образовательных программах и готовности карагандинской публики к экспериментам совриска.

Лариса, расскажите, как вам пришла идея организовать НеМузей?

Идея НеМузея принадлежит мне. Я давно её вынашивала, но в голове не было четкой концепции. В июле мы провели мероприятие в подземном переходе, открытие мурала «Жеті Қазына», и я увидела, как уместно было использовать пространство города для публичной программы. Тогда всё сложилось.

Я решила запустить этот проект по нескольким причинам. Первая и основная: в Караганде нет музея современного искусства, а потребность в нем есть. Музей – это ведь не только архивация и экспозиция искусства, это ещё и образовательная, исследовательская деятельность. На всё это есть спрос в Караганде, теперь есть и предложение. Новое здание мы можем ждать ещё долго, а работа с современным искусством нужна уже сейчас.

Другие причины – моё желание поработать с пространством города, с разными художниками и актуальными повестками.

Какая основная концепция и цели у проекта?

Основная концепция НеМузея заключена в идее: «Весь город – пространство для искусства». Это попытка обратить внимание жителей на своей город, «присвоить» его себе, задуматься о культуре и вместе делать что-то для его развития и процветания. Ну и конечно, наладить активный диалог зрителя с художником и зрителя со зрителем.

Для кого открывается НеМузей? Акцент будет на региональных художниках?

Это важный вопрос. Потому что у меня есть два ответа, но один из них весомее. Изначально, я создала НеМузей для региональных художников современного искусства. Поскольку отсутствие подходящих художественных институций в нашем регионе – это большая проблема. Она приводит к оттоку молодых художников, которые не находят здесь себе места, а исчезающая современная культура делает город скучным и неинтересным как для туристов, так и для самих жителей. Но потом я поняла, что есть ещё один аргумент в пользу НеМузея – это обмен информацией с остальными регионами. Хочется быть таким «маячком» на карте современного искусства Центральной Азии. У нас много аутентичных художников, своя история, темы, нам есть что сказать, мы интересные. И вот это мне кажется тоже очень важным.

Посмотреть эту публикацию в Instagram

Публикация от НеМузей The Steppe (@nonmuseumstp)

Первая выставка пройдет онлайн. Есть ли уже мысли о том, чтобы открыть офлайн пространство? Каким оно будет?

Да, сейчас мы соберём выставку в онлайн-галерее и в планах презентовать её оффлайн. Пока детали разрабатываются. Но могу сказать, что работы присылают очень интересные, поэтому есть что показать в оффлайне. Мы будем пользоваться доступными пространствами в нашем городе, как и задумывали. И возможно, покажем в галереях других городов Центральной Азии.

Отмечу, что наши следующие два проекта тоже не подразумевают своей площадки, поэтому пока мы укладываемся в концепцию. Дальше будет видно.

Что Вы думаете о готовности людей к восприятию онлайн-выставок наравне с реальными?

Пока не знаю, как ответить на этот вопрос. Я уже делала выставку в онлайн-галерее, многие люди не разобрались, как туда заходить. В этот раз буду делать официальную презентацию и офлайн-выставку, на которой покажу, как пользоваться онлайн-галереями. В целом, во всем мире, выставка в онлайн-галерее имеет международный статус и ценится наравне с обычной. Даже если наш зритель пока не готов, мы будем их проводить, потому что это новая реальность и важный инструмент для развития искусства.

Какие программы будет действовать в НеМузее?

Сейчас пока есть три программы. Первая связана с выставкой в онлайн-галерее на тему современной казахстанской айдентики. Мы уже провели лекцию Дильды Рамазан о современном искусстве Казахстана. Дальше планируем просмотр документального кино на актуальную социально значимую тему и обсуждение её с режиссером. Ещё будут дискуссии с журналистами, экологами, общественными деятелями о современной повестке.

Следующий проект связан с Карагандой. В 2024 году городу исполняется 80 лет, хочется поработать с разными художниками по этой теме. Сделать коллаборации.

Также есть образовательная программа для фотографов, но она пока разрабатывается. В целом, НеМузей считает своей миссией занятие научно-исследовательской и образовательно-воспитательной деятельностью, и все программы так или иначе будут ей следовать.

Как Вы будете измерять и оценивать влияние НеМузея на культурную среду региона?

Думаю, главный критерий – появление интересных художественных проектов и новых художников совриска в регионе.

3 октября, 2023
Центральноазиатский дебют! Фотограф Бауыржан Бисмильдин об участии в престижном мероприятии Plat(t)form

С 2007 года в крупнейшем музее фотографии Европы в швейцарском городе Винтертур проходит ежегодный портфолио-ревью фотохудожников со всего мира Plat(t)form. Более 40 отобранных участников представляют свои работы команде экспертов, кураторам и широкой публике.

Участие в Plat(t)form – это не только отличная возможность для начинающих фотографов заявить о себе миру, но и познакомить кураторов и коллекционеров с художественными практиками и культурой своего региона, а также обменяться опытом с другими авторами.

В этом году в программе фотомузея впервые принял участие фотограф из Центральной Азии – Бауыржан Бисмильдин. Это важное событие в развитии и становлении центральноазиатской фотографии и, очередное подтверждение того, что крупные кураторы серьезно намерены работать с авторами из нашего региона.

Art of Her поговорил с Бауыржаном Бисмильдином о том, как прошла презентация портфолио, о причинах роста интереса к искусству Центральной Азии и об отсутствии проектов по поддержки фотографии в регионе.

^{Фото со страницы Instagram @bbismildin}

^{Фото со страницы Instagram @bbismildin}

^{Фото со страницы Instagram @bbismildin}

Бауыржан, ты – первый фотограф из Центральной Азии, который стал участником программы Plat(t)form в музее фотографии в Винтертуре. Расскажи, как это произошло? Кто подал заявку?

Заявку я не подавал. Plat(t)form Portfolio Review проходит в формате selfpresentation перед экспертным составом, который обновляется каждый год. Количество участников 42 – это фотохудожники со всего мира, которых, в свою очередь, номинируют кураторы из разных стран, и организаторы принимают решение, приглашать на проект того или иного фотографа. Меня порекомендовал Владислав Слудский, за что я очень ему благодарен.

У каждого участника есть слот в два часа для презентации своих работ, общения с кураторами, экспертами и гостями.

Какие работы ты представил? Почему именно они? Советовался ли ты с кураторами?

Представил серии и отдельные работы, снятые с 2020 года, в том числе много неопубликованных. Оформил все в книгу-портфолио и принты 30х40. Выборку делал сам, но в идеале хотелось бы сделать это совместно с куратором.

^{Бауыржан Бисмильдин. Без названия. Из серии RED. 2023 г.}

^{Бауыржан Бисмильдин. Наурыз. 2021 г.}

^{Бауыржан Бисмильдин. Без названия. Из серии RED. 2019г.}

^{Бауыржан Бисмильдин. Köz Tidi. 2023 г.}

Как прошла презентация портфолио?

С момента, как мне выслали приглашение и в течение всего подготовительного процесса были смешанные чувства – в подобном проекте я участвовал впервые, поэтому ощущал довольно сильное волнение параллельно с предвкушением. Друзья очень помогали на всех этапах, это успокаивало больше всего.

Потом я включился в процесс, много рассказывал о Казахстане. Кажется, мне задавали больше всего вопросов, так как я приехал туда пока единственным представителем из Центральной Азии. Многих интересовали особенности нашей культуры, быта, традиций. Пытался объяснить, почему у меня так много волос и веревок в работах. Кстати, я еще привез с собой игру Бес Тас (асықтар), учил ребят, и мы играли прямо на земле перед музеем. В общем, кайфанул.

Мы чаще стали говорить о том, что в мире все больше и больше обращают внимание на центральноазиатское искусство. Почти во всех крупных мировых институциях в коллекциях имеются работы наших художников. Так ли это и с фотографией? Чувствуешь ли ты это пристальное внимание?

Мне сложно дать какой-то развёрнутый ответ об искусстве Центральной Азии в целом, я не анализировал. Думаю, на этот вопрос лучше ответят кураторы. По моим личным ощущениям, однозначно, интерес растёт. Причин, думаю, несколько: и текущие геополитические процессы, и свежее поколение художников со свободным мышлением, адаптированных к новой мировой этике, плюс имеющийся фундамент от художников старшего поколения.

Что касается фотографии Центральной Азии: на мой взгляд, это пока довольно небольшое коммьюнити, но оно растёт. Я с большим интересом слежу за творчеством ребят из Узбекистана и Кыргызстана.

Насчет предложений из других стран: да, я их получаю периодически, в основном, это коммерческие проекты и предложения от разных изданий. Что касается музейных институций с выставочными проектами: предложение от Plat(t)form было первым.

Чего не хватает центральноазиатской фотографии?

У нас немало талантов среди фотографов, но пока это всё маленькие локальные истории, и многие, к сожалению, больше заняты созданием быстрого контента. Хочется роста, размаха, но на сегодняшний день у нас практически нет проектов и галерей, которые нишево работают с фотографией, нужна поддержка и ощутимые вложения в эту сферу. Например, мою поездку на Plat(t)form финансово поддержал бренд Visa и это круто, что крупные бренды в Казахстане начали обращать внимание на фотохудожников и на индустрию в целом. Надеюсь, таких кейсов будет больше.

В кино, музыке и арт-среде мы уже видим результаты финансовой поддержки и эти результаты вдохновляют. Было бы здорово, если бы фотография стала следующей в очереди: нужны институции, резиденции, лекции, портфолио-ревью, полноценные пленочные лаборатории с мокрой печатью, приезды мировых фотографов и кураторов с лекциями и воркшопами.

^{Бауыржан Бисмильдин. Köz Tidi. 2023г.}

^{Бауыржан Бисмильдин. Lyazzat. 2023г.}

^{Бауыржан Бисмильдин. Peace of Home. 2023г.}

А в чем заключается твоя художественная практика?

Моя художественная практика началась с пандемии (прим. ред. — COVID-19) в 2020 году. Это стало для меня личной точкой отсчета. Сейчас я нахожусь в поиске своего языка, но это, скорее всего, не значит, что остановлюсь на чем-то одном. Чувствую постоянную потребность экспериментировать, как с темами, так и разными медиумами. Дайте пару лет, и возможно у меня будет более точный ответ на этот вопрос.

Также моя практика включает в себя довольно плотное сотрудничество с другими художниками, музыкантами, кино, социальными проектами. Не могу не упомянуть свою диджейскую практику. Музыка очень повлияла как на мой стиль жизни, так и на мои работы, особенно в последнее время. Не только электронная музыка, но и постоянная коммуникация с нашими артистами, для которых я снимаю обложки.

За последние годы, путешествуя и снимая проекты по Казахстану, я как будто стал более-менее понимать себя и ощущать свое место тут. А путешествуя по миру, понимаю, насколько нам важно иметь в стране арт-спейсы международного уровня, постоянный доступ к качественной профильной литературе, мастерские.

У тебя давно не было персональных выставок. Последняя, насколько я помню, проходила в феврале 2019 совместно с BLVD X. Есть ли планы по организации персональной выставки?

На самом деле, после совместного проекта с BLVD у меня было пять групповых выставок: «Rhythm of the Steppe» в музее Кастеева (прим. ред. — ГМИ РК им. А. Кастеева в Алматы), «Zulymdyk Gülder» в YEMAA Art Space (прим. ред. — в городе Атырау), «Тихие» в рамках резиденции «Artcamp Buqtarma» и две выставки в социально-культурном пространстве «ДОМ 36» в целях гуманитарной поддержки Украине.

В ближайшем будущем я надеюсь завершить работу над текущими сериями, привлечь куратора и приступить к персональной выставке, книге.

2 октября, 2023

Рубрика: Интервью

Ответное письмо Slavs and Tatars